Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

На протяжении всей главы объектами императорского внимания и поклонения остаются различные элементы алтарного убранства и кресты – те, о которых известно, что в них хранятся реликвии, либо обычные. Кроме того, автор упоминает атрибуты императорской власти: скипетры и инсигнии, знамена, скрижали (под которыми, вероятно, подразумеваются таблички с надписями, закрепленные на скипетре, либо книги/обложки книг) [Ibid.: 15 (см. сноску 2)] и короны. Это ожидаемо, учитывая характер текста, но тем не менее обращает на себя внимание тот факт, что описание регалий сопровождается отсутствием описания священных изображений. Таким образом, автор выражает желание и потребность императорской власти ассоциироваться скорее с реликвиями, нежели с иконами. За исключением образа Христа в Хрисотриклинии, т. е. тронном зале, нескольких изображений во Влахернах (большая часть которых, как сообщается, была выполнена из серебра, а в одном случае говорилось о мраморном рельефе), иконы Богородицы в церкви Святого Димитрия, а также намека на чудотворную икону, хранившуюся в авраамитском монастыре (известном под названием Ахиропиитос, из чего один ученый делает вывод, что там хранилась реликвия из категории ахиропиита, т. е. нерукотворная), мы не находим никаких иных упоминаний[42].

Сравнительная скудность упоминаний священных образов в трактате «О церемониях» соответствует той тенденции, которая хорошо исследована историками, – в IX–X веках в различных пространствах Большого дворца основное внимание уделялось именно мощам и реликвиям. В самом центре дворцового комплекса стоял храм Богоматери Фаросской, где, по словам Робера де Клари, хранились ценнейшие реликвии христианства, включая частицы Животворящего Креста, копье Лонгина, гвозди и кровь Христову [Klein 2006: 79]. Кроме того, множество реликвий хранилось в Новой церкви (Неа Экклесиа), построенной по соседству с дворцом в эпоху Василия I (даты строительства: 876-80 гг.), и в оратории Святого Стефана. По определенным праздничным дням в специальных местах дворца размещались кресты [Ibid.: 80]. Императорскую клятву при восшествии на престол приносили, положив руки на частицы Креста, которые император также возил с собой в военные походы. В эпоху императора Маврикия эти частицы брали в битву – их закрепляли на навершии золотого жезла, а в позднейшие эпохи они хранились в реликвариях, иногда обильно украшенных изображениями, – примером может послужить Лимбургская ставротека [Ibid.: 89]. Таким образом, в военном контексте икона и реликвия действовали вместе. Однако если речь идет о Большом дворце, то главный упор делался именно на реликвию.

Наконец, обратимся к последнему корпусу документов, в котором реликвиям придается по меньшей мере то же значение, что иконам, если не выше, – к рассказам паломников. В отличие от воспоминаний путешественников [Ciggaar 1996], главная задача таких текстов – рассказать обо всем маршруте священного пути и о священных объектах, увиденных по дороге. Как продемонстрировал Джордж Маджеска, русские паломники стремились в Константинополь, чтобы увидеть реликвии [Majeska 1984]. Именно их глазами ученые могут взглянуть на великолепную подборку реликвий, хранившихся в различных частях собора Святой Софии, включая реликвии Страстей, стол, за которым Авраам угощал ангелов, железную кровать мучеников, а также огромное количество мощей. Интересно, что расположение многих реликвий было привязано к колоннам: примером служат порфирные колонны в северо-восточной экседре, колонна в северо-западном приделе, где было якобы погребено тело святого Григория Чудотворца, которого перепутали со святым Григорием Богословом, и колонны, об которые паломники терлись больными частями тела в надежде на исцеление [Ibid.: 79]. Русские пилигримы все-таки упоминают некоторые образы в соборе: икону Спасителя, расположенную поблизости от реликвий Страстей [Ibid.: 82], икону Богородицы в кивории неподалеку от северного придела [Ibid.: 80], икону Христа над царскими вратами, икону Богородицы во внутреннем притворе и образ архангела Михаила в притворе. Однако в каждом случае икона упоминается лишь потому, что ее свойства ассоциируются с реликвиями, или потому что она является чудотворной. Как проницательно отмечает Карр, упомянутые иконы «с одной стороны, связаны с историями, а с другой… с выделениями: обычно они источают миро, кровь или воду. <…> Ревностные паломники увозили с собой именно эти выделения… а не копии икон. <…> Характерно, насколько редко в их рассказах упоминается какое-либо место, если оно примечательно только наличием иконы» [Carr 2002: 86–87].