Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Но если Евсевий воздерживается от описания статуй, то на описание храмов, особенно воздвигнутых Константином, он тратит изрядное количество чернил. В этой тенденции уже прослеживается тема, которую мы находим во многих (хотя и не во всех) рассказах о строительстве церквей в позднейшие века. Основное внимание автор уделяет строительным материалам, а не находящимся внутри изображениям. Примером этого может послужить пространное описание того, что именно Константин принес в дар храму Гроба Господня: на протяжении нескольких глав Евсевий описывает полированные камни атриума, качество мраморных плиток и их сочетание с прочими элементами интерьера, крышу, двенадцать колонн (по числу апостолов), увенчанных серебряными чашами, резные двери и общее величие базилики [Евсевий 2013, VII.18; Евсевий 1852, III, 34–40]. Ни о каких изображениях не упоминается; для Евсевия важно подчеркнуть богатство и величие храма.

Здесь есть смысл вспомнить, что до наших дней дошло очень мало подробных описаний икон даже в таких знаменитых храмах, как собор Святой Софии. Это, разумеется, не означает, что в храме вообще не было икон (разумеется, были). Как указывает Рут Уэбб, итинерарии, составленные для таких церквей, были крайне сложными – и это одна из причин, почему сохранившиеся описания имеют такую беспорядочную природу [Webb 1999: 67]. Я имею в виду, что внимание человека, оказавшегося внутри базилики, иногда специально обращалось не к изображениям, а к другим объектам.

Однако существует специфически христианский объект, не являющийся строительным элементом (таким, как колонны, арки, плиты и т. д.), который все-таки упоминается в «Жизни Константина» и некоторых других текстах, – это реликвии. Неудивительно, учитывая, что именно они, а не иконы на протяжении столетий служили залогом безопасности города. Интересно, что в ранний период жители Константинополя считали своим защитным талисманом, наряду с частицами Святого Креста, статую и колонну Константина, а также палладион, который был якобы захоронен под колонной [Wisniecki 2019: 68].

Одна из наиболее важных локаций среди описанных Евсевием – это храм Святых Апостолов, в котором Константин оставил место под собственную гробницу. До наших дней этот храм не дошел. Однако в его описании есть маркеры, указывающие на важнейшую роль, которую приписывали реликвиям [Mango 1990а: 51–62; Mango 1990b: 434]. Евсевий указывает, что император при строительстве храма заранее понимал, «что по смерти мощи его сподобятся названия апостольских <и будут> иметь участие в молитвах, которые в сем храме будут возноситься в честь Апостолов. Итак, соорудив там двенадцать ковчегов, как бы двенадцать священных памятников, в честь и славу лика Апостолов, посреди них поставил он гроб для самого себя, так что с обеих сторон этого гроба стояло по шести апостольских» [Евсевий 1852, III, 60][39].

В этом туманном фрагменте особенно загадочно выглядит упоминание двенадцати ковчегов-статуй. Я бы предположила, однако, что, если взглянуть на текст с точки зрения главенствующей роли статуи, характерного для той эпохи, идея ковчега начинает звучать осмысленно. Если первые христианские образы выполнялись именно в виде статуй, то и первые (официальные) христианские реликварии, заказанные римским императором, тоже могли быть визуализированы и/или задуманы как статуи. Не суть важно, когда именно останки апостолов очутились в гробницах посвященного им храма-мавзолея, – важен сам факт, что Константин принял именно такое решение и осуществил его именно в такой форме (как сообщает Евсевий). Эльснер характеризует культ реликвий, начавшийся при Константине, как высшую точку небывалого стремления к собиранию и демонстрации статуй, которое тоже возникло в его эпоху. Иными словами, реликвии стали разновидностью христианских сполий. И хотя Эльснер выстраивает свою аргументацию вокруг двух конкретных монументов (арки Константина и храма Святых Апостолов; и то и другое представляет собой собрание оригинальных объектов, будь то скульптуры или подлинные кости) [Ibid.: 162], его логика хорошо ложится на те мощные ассоциации, которые сформировались между круглой статуей и реликвией в эпоху Поздней Античности. Считалось, что реликвии близки к статуе в своей трехмерности. Кроме того, реликварии, т. е. пустые гробницы, тоже напоминали статуи.