Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Во-вторых, очень важно, что фигуры на чаше из «Роданфы и Досикла» и на ларцах предстают своеобразной рамой. Будучи расположены на боковых поверхностях объекта, внутрь которого следовало помещать напитки, благовония, драгоценности, постельное белье или лекарства, эти изображения становятся частью большего процесса: опустошения чаши и/или открывания ларцов. В фондах петербургского Эрмитажа хранятся блюда VI–VIII веков (и, возможно, более поздние), украшенные изнутри, – это значит, что сначала изображения полностью или частично были закрыты едой или другими предметами и лишь потом открывались для взгляда. Само положение этих рисунков предполагало, что они будут разъединены, скрыты, а потом составлены заново (и не обязательно в первоначальном порядке). Более того, эти изображения перекликались с тем объектом, который они обрамляли, что усиливало, ослабляло или полностью подчиняло себе привычные ассоциации[146].

Рассмотрим пластинку на крышке ларца (рис. 4.1). Слева мы видим девушку, сидящую на быке; с обеих сторон ее окружают другие девушки, а также разгневанные юноши, у которых в руках зажаты метательные объекты. Их профили поразительно похожи на лица других молодых людей, изображенных на пластинке XI века, которая сейчас хранится в Музее Метрополитен. У тех персонажей тоже есть оружие: от луков до щитов и мечей. Возможно, перед нами воинственное воплощение Эрота, готового обрушиться во всей жестокости в любое время дня и ночи, не различая сезонов (как говорится в «Повести об Исминии и Исмине», другом романе того времени) [Макремволит 1965: 65]? Почему юноши стоят перед быком – они загораживают ему дорогу или наоборот подбадривают его? Следует ли считать их всех (девушек, юношей и быка) персонажами из одного эпизода? Кажется, следует, учитывая, что они создают отдельный кластер, где в центре визуального фокуса оказывается девушка на быке. Возможно, перед нами Европа: такой точки зрения почти единогласно придерживаются все исследователи. Но она может быть и Пасифаей, которую часто упоминали в риторических трактатах XII века. Или это обычная девушка, сидящая на обычном быке, – все зависит от позиции зрителя. Неважно, как именно понимается этот сюжет; в целом он все равно может означать противоестественное желание и/или противопоставление между природой и страстью, воплощенное в этой конкретной паре и в этом конкретном совокуплении[147]. Именно эта тема находится в центре большинства романов XII века, где Эрот предстает необычайно своевольным божеством, с удовольствием подчиняющим себе те предметы и те существа, которые ранее находились в блаженном неведении о его существовании. Кроме того, здесь прослеживается связь с искусством риторики, крайне важном для византийского романа (об этом уже говорилось). Если Пасифая оказалась жертвой противоестественной страсти, то и риторика может выйти за пределы нормального и естественного. Таким образом, она является могущественным союзником той самой природы, которой стремится – и порой успешно – подражать. Но в то же время это оружие против природы, поскольку цель риторика – зачастую реализуемая – состоит в том, чтобы выйти за ее пределы и исказить ее законы.

Другие персонажи на верхней панели расположены не так плотно (рис. 4.1). Хоть они и соприкасаются руками и ногами, их вполне можно считать героями разных эпизодов. Мускулистый мужчина перебирает струны музыкального инструмента, кентавры играют на свирелях и флейте, ближе к правому краю танцуют одетые юноши, а путти порхают в воздухе и стоят друг у друга на голове, причем в руках у них развеваются ленты – как у всадницы на быке. Музыкальные мотивы пробуждают множество ассоциаций: византийские риторы прекрасно знали имена одаренных музыкантов древности – Орфей, Фамирид, Давид, музы, даже сирены – и часто ссылались на них в своих речах[148]. И снова отсутствие идентификаторов подталкивает зрителя к множеству трактовок, зависящих от того, какую именно музыку играют, насколько хорошо, кто и как поет и как можно охарактеризовать ситуацию в целом – приятной или пугающей.

Музыка и танцы как вид развлечения встречаются и в романах. Вероятно, этим занятиям предавались и на настоящих пирах, где от артистов ожидали немалой исполнительской гибкости и таланта к иллюзиям. Знаменитым примером служит парящий в воздухе императорский трон, рычащие львы и щебечущие птицы, встречавшие послов, когда тех приглашали на аудиенцию к византийскому императору[149]. Даже если зрелище и звуки не были частью пира, можно легко представить, как такой сценарий применялся к другим подобным собраниям. Возможно, ларец из Вероли предназначался для пира или банкета. Возможно, и нет. Однако завораживающая двойственность вырезанных на нем изображений, а также драгоценный материал, из которого он создан, намекают на аналогичную культурную двойственность.