Вход со двора. Роман-воспоминание

Я показываю Коле глазами на куриные когти, торчащие сквозь щели ящиков. Коля пренебрежительно морщится. Я уже знаю почему. Как-то он, набравшись в торговом институте знаний, долго объяснял мне, что битая птица делится на несколько сортов и самая никудышная, но зато самая распространенная – так называемые «цыплята вынужденные». Мое недоумение по этому поводу Коля рассеял, рассказав, что эти курочки (да и петушки тоже) были готовы по разным причинам (чаще всего от хронического недокорма) отойти в лучший мир, то есть сдохнуть. И в этот переходный момент их насильственно и быстро умерщвляют, потрошат и замораживают. На сковороде они потом называются цыплята-табака.

– Это, наверное, те, которых продают на улицах с лотков? – спрашиваю я, вспоминая, как иногда прямо в центре города торгуют сизо-синими существами с длиннющими ногами, переходящими через небольшое утолщение в шею, увенчанную головкой с закрытыми бусинками глаз и муками на приоткрытом клюве. Время от времени продавщица, обращаясь к очереди, просит помочь ей открыть очередной ящик. Добровольцы находятся почти сразу, поскольку им полагается поощрение: без очереди взять товар. Доброволец (чаще всего это какой-нибудь дюжий мужчина) вытаскивает из ящика смерзшихся в оледенелую глыбу цыплят и вопросительно смотрит на продавца.

– Бей! – говорит продавщица, и мужик со всего маха лупит курами о тротуарный асфальт. От удара те разлетаются ледяными осколками в разные стороны, превращаясь из плотной массы в длинные ноги и шеи…

Но мы, однако, следуем мимо ящиков с «цыплятами вынужденными», пока не натыкаемся на некоего пещерного человека, одетого в ватные штаны и телогрейку.

– Тимофей! – говорит Дуся. – Принеси по четыре голландки.

Тимофей молча уходит и возвращается с большими увесистыми пакетами из серой бумаги. Коля услужливо подставляет свой «экскаваторный ковш», и Тимофей так же молча заталкивает туда пакеты. После этого Дуся выводит нас уже другим ходом…

Дома, развернув бумагу, я обнаружил четырех нарядных голландских бройлеров, с яркими наклейками на филейных местах, с толстенькими ножками, заботливо укутанными в серебристую фольгу. Беленькие, чистенькие куры просто неправдоподобных размеров. Теща моя от удивления всплескивает руками:

– Как же я ее, такую красавицу, в духовку буду сажать?

Что касается духовки, то наши отечественные цыплятки для кулинарных целей были куда более подходящи: их в духовку входило несколько. Ужаренные до хруста, они вполне умещались на тарелке, поджав под себя хрупкие крылышки, которые потом наш кот в мгновение ока сгрызал без остатка…

Наконец Коля получил то, что так долго вожделел – базу. Он сразу лозвонил мне и был счастлив, будто английская королева отписала ему в вечное владение одну из индийских провинций, где жемчуга сгребают лопатой.

– Сейчас ты настоящий раджа! Или нет! – вскричал я, поздравляя друга с новым назначением. – Магараджа!

Честно говоря, радоваться было чему: Колю сделали начальником не какой-то отдельно стоящей базы (хотя и это было уже большой удачей), а целой системы баз, которые носили название лесоторговых. Тот, кто помнит те времена, наверняка знают, что лесоторговые базы – это был Клондайк в прямом смысле этого слова. Там было все: от шурупов до кирпича. Естественно, это «все» было далеко не для всех, поэтому ни перед кем так не снимали шляпу, как перед директором лесоторговой базы, а перед управляющим (а Коля стал именно краевым управляющим), шляпу не просто снимали, а снимали с глубоким поясным поклоном. В пространстве между шурупами и кирпичом умещалось огромное количество крайне необходимых в домашнем хозяйстве вещей. Но самым желаемым и недоступным был, конечно, унитаз.

О внедрении индивидуального унитаза в повседневный быт рядового советского человека можно говорить очень долго и много. Он появился в нашей жизни, когда Никита Сергеевич Хрущев начал массовое возведение Черемушек в разных городах страны, в том числе и на Кубани. Отдельная квартира предполагала и отдельный унитаз. До этого большинство граждан СССР сидело в позе орла в тесном дощатом сооружении, именуемом в просторечье сортиром. Я до сих пор помню наш первый унитаз в коммунальной квартире на улице Клубной, этакое мощное сооружение, словно вырубленное из скалы, с громадной чугунной крышкой над головой, которая норовила всякий раз съехать и упасть, когда дергали за цепь, с помощью цепи водяной поток со свирепым клокотанием и звуками прорвавшейся плотины устремлялся вниз. Рев этот можно было слышать даже через подъезд.

Надо сказать, что крышка однажды-таки упала. Это произошло, когда наш сосед, приемщик стеклотары дядя Костя, пьяненький уснул на унитазе и надолго заблокировал доступ в туалет остальным квартиросъемщикам. Пытаясь его разбудить, обитатели квартиры, главным образом его супруга Елизавета Амирановна, яростно били кулаками в дверь и поносили Константина всякими жуткими словами типа:

– Шоб ты утопился там, пьяница несчастный!