Вход со двора. Роман-воспоминание

Все руководящие партийцы уже давно перешли на мягкие фетровые шляпы и габардиновые плащи, а он все продолжал ходить в сапогах, галифе, гимнастерке, подпоясанный широким кожаным ремнем. Рассказывали, что в командировку он ездил, складывая в потертую полевую сумку дорожный харч: бутылку молока с кукурузной пробкой, краюху ржаного хлеба, луковицу и кусок сала. В районе, где инспектировал, обедать ходил не в райкомовскую столовую, а в местную чайную, где заказывал всегда борщ, просил его раскалить докрасна и ел, обжигаясь, вприкуску от собственной краюхи. Боялись его исступленно и перед приездом прятали подальше болгарские сигареты, поскольку Фейферов от одного их вида зверел, так как курил только моршанскую махорку…

Слушая неторопливую исповедь Владимира Ивановича, он молча выложил на стол бархатный кисет, время от времени скручивал газетные цигарки и пускал из волосатых ноздрей сизый дым, как змей-горыныч.

– Так шо ты хочешь? – спросил он наконец.

Дядя начал снова ему объяснять, что он хотел бы восстановиться в партии, чтобы иметь партийный стаж для начисления льготной пенсии.

– Так ты шо, считаешь, партийный билет – это хлебная карточка? Так, што ли? – возвысил голос Фейферов. – Ты партийный документ врагу сдал, а ко мне пришел просить, штобы я тебе помог в партию снова пролезть?.. Ты должен был глотку перегрызть, а билет спасти… Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову и запомни: никогда, ты слышишь, никогда даже не заикайся о партийности…

Фейферов говорил все это сиплым табачным голосом, выталкивая из искаженного безгубого рта клубки серого дыма. В конце концов, вытаращив налитые кровью глаза, он начал надрывно кашлять и так грохотал до исступленного хрипа…

Когда через несколько лет Фейферов скончался от рака горла, его несли на кладбище под революционную песню (хотя на дворе уже стоял 1965 год), в которой были слова:

Служил ты недолго, но честно
На благо родимой земли,
И мы, твои братья по классу,
Тебя до могилы снесли…

Это был, я думаю, первый и единственный случай, когда товарища Фейферова, убежденного большевика с дореволюционным стажем, идейного бессребреника, одели в костюм с ненавистным ему галстуком. Зато за гробом уже шли люди в других одеждах и, что самое печальное для таких, как Фейферов, с другими мыслями и думами, весьма далекими от классовых пролетарских убеждений.

Может быть, в той процессии шел и молодой партийный инструктор Гелиан Карнаухов, будущий преемник Фейферова. Он пришел к руководству партийной комиссии из новой генерации «борцов за народное счастье», поэтому вряд ли ездил в командировки со своим домашним харчем…

Но чудо все-таки произошло. Однажды мы получили письмо, где было сказано, что с помощью школьников, «красных следопытов», достоверно установлено, что майор Красной Армии Айдинов Владимир Иванович и героический Харахондя Иван Иванович, активный участник партизанского движения на Украине, один из организаторов массового побега военнопленных из лагеря смерти в местечке Славута – это одно и то же лицо, и по этой причине президиумом Верховного Совета Украины ему выдается партизанский билет и назначается персональная республиканская пенсия.

Дядя был на седьмом небе от счастья. Еще бы! Все его рассказы о военном прошлом, в которые, честно говоря, не многие верили, каюсь, в том числе и мы, приобретали реальное героическое звучание, и в глазах местной патриотической общественности он сразу превратился в заметную фигуру. Его стали приглашать на телевидение, к нему однажды приехали два писателя, которые готовили книгу об украинском подполье, к нему наведывались «красные следопыты», а однажды произошел вообще невероятный случай: будучи на какой-то ветеранской встрече в Москве, он зашел в Музей Советской Армии, где в одной из экспозиций увидел знамя своего родного, добитого еще в августе 1941 года под городом Ржищев, что на Киевщине, 608-го стрелкового полка. Знамя, оказывается, нашли через много лет после войны случайно, оно было где-то спрятано. Владимир Иванович побежал в дирекцию музея и потом долго переписывался с его сотрудниками, восстанавливая историю полка, одного из немногих, которые, приняв на себя первые и самые мощные удары немцев, стояли насмерть и, будучи в конце концов разгромленными, не потеряли главную святыню – знамя.

В те времена это имело еще общественное звучание, и Владимир Иванович радовался всему, как дитя малое.

Времена «дедушки Андро»

Вспоминая события того времени, я все чаще прихожу к выводу, что общество тогда не просто разлагалось, а разлагалось стремительно, подчас ураганно, вовлекая в водоворот всех, кто мог что-то урвать. А тот, кто не мог (точнее, не имел возможности), стремился к тому же, завидуя и проклиная тех, кто уже толпился у «кормушки».