Вкус Парижа [Литрес]

Додиньи завернулся в халат и рухнул в кресло, выставив наружу жёлтые костлявые коленки и тощие мохнатые голени. Я покатил его по коридору, заявив сержанту, что пациенту требуется рентгеновская томография. Тот пошёл за нами. Я распахнул дверь подсобки.

– Сержант, ждите здесь, внутри излучение.

Вкатил кресло в чулан, небрежно предупредил Додиньи:

– Не обращайте внимания, в госпитале идёт перестройка, пока что помещение временно используется под хранилище.

Включил инфракрасную лампу, тут же раскалившуюся до зловещего красного сияния, распахнул перед Додиньи дверь узкого, как гроб, подсобного шкафчика.

– Вставайте, становитесь вот здесь. Без халата, пожалуйста.

Он сдёрнул халат и покорно вступил в узкий шкаф, повернувшись ко мне чахлым задом.

Мне страшно хотелось на ком-нибудь отыграться, а для этого тронутый обвинитель моей жены – убийца он Люпона или нет – был самым подходящим типом.

– Отлично. Теперь стойте прямо и не дышите.

Он вытянулся и замер. Я захлопнул дверь, повернул щеколду.

– Так, я включаю рентгеновский аппарат полностью и выхожу из комнаты, излишнее облучение мне ни к чему. Не волнуйтесь, продолжайте стоять. Ни в коем случае не двигайтесь и, главное, не дышите, пока я не вернусь. Помните: не дышать!

Поганец жалко пискнул. Я выключил раскалившуюся лампу, захватил с собой его халат и покинул подсобку, приказав сержанту никого не впускать.

Только клятва Гиппократа заставила меня удовлетвориться столь безобидной местью.

Впервые за последнюю неделю я вернулся домой до пяти вечера. Елена сидела на диване с книгой на коленях, по всегдашней привычке подобрав под себя ноги. Вишнёвые губы, чёрная обводка глаз и жемчужные серьги выдавали, что она выходила из дома. Ради меня жена не стала бы рисовать на себе банальную модную маску, она знала, что мне гораздо больше нравится её домашний облик. Но мои желания давно ею не учитывались.

– Пистолет забрали?

Она выложила на стол крошечный карманный браунинг – ещё меньше и легче нашего, другой модели, но того же калибра и с магазином на шесть патронов.

– Всё прошло гладко? Дмитрия никто не видел?

– Он уверен, что никто. Сегодня там никого, кроме служащих, не было. Я ждала в машине.

Я не был убеждён, что для успеха этого похода необходимо было подводить губы сердечком и рисовать глаза Веры Холодной, но, видимо, усердие Дерюжина приходилось подстёгивать. Я разлил «Кот дю Рон» по бокалам.

Елена кивнула на пистолет:

– Понюхай его. Чем он пахнет?

Я понюхал:

– Ничем. Не знаю. Металлом. Сигаретами. Твоим «Арпежем».

Она досадливо сморщилась:

– Никакой не «Арпеж», а «Шанель №5»!

Я понюхал ещё раз, но если там и был другой парфюм, то «Арпеж» успел перебить его.

– И Дмитрий Петрович уверен, что это пистолет Марго.

– Откуда он это знает?

– Сказал, что больше некому. Может, отдадим ему на хранение?

– Нет.

Каждый раз, когда она упоминала Дмитрия, у меня учащался пульс. Но я не собирался давать волю бесам. Допил бокал, чтобы вкус гренаша отбил отвратительный привкус ревности.

– Надо, чтобы это оружие каким-то образом попало в руки следствия. До сих пор у Сюрте в качестве возможного орудия убийства был только наш пистолет. Пусть появится второй, с нами не связанный.

– Может, бросить его в Сену рядом с мостом?

– Там уже давно не ищут. Надо подумать. Тут ещё одна пакость…

Мне пришлось собраться с духом, чтобы рассказать об обвинениях Додиньи, но выхода не было.

– Валюбер сегодня в больнице допросил Додиньи, и когда мерзавец понял, что он – главный подозреваемый, то заявил, что якобы видел, как ты убегала с места преступления. Даже упомянул, что ты упала и ударила колено.

Елена молча смотрела на меня.

Я попытался утешить её:

– Пожалуйста, не волнуйся. Это враньё подозреваемого, который пытается перекинуть вину на кого-нибудь другого. Никто не поверит ему.

– Неужели меня могут обвинить…

– Нет, конечно! – я постарался придать голосу как можно больше убедительности. – Без неопровержимых доказательств никого нельзя…

– Нельзя что? Гильотинировать?

– …нельзя осудить. Но хорошо бы доказать, что Додиньи врёт, что он не видел и не мог тебя видеть, – я взъерошил волосы. – Или найти его показаниям какое-то логичное объяснение.

Она побледнела, ниточки её бровей беспомощно дёрнулись:

– Да как можно ему верить? Он с самого начала во всём врал, абсолютно во всём! И он, как никто, заинтересован, чтобы обвинили меня!

– Он заявил, что якобы ясно слышал, как ты выругалась по-русски.

– Я выругалась? Как?

– Он не смог вспомнить русские слова, но утверждал, что это звучало похоже на сadavre fou.

Она вытерла лоб ладонью, с тихим отчаянием спросила:

– Что это может быть?

Я развёл руками.

– Но ты ведь веришь, что я не возвращалась ни к ресторану, ни к мосту?

Теперь, когда я тонул в прозрачном ультрамарине её глаз, я верил, и мне было стыдно мелькнувших подозрений и сомнений.

– Конечно, воробей. Только моей веры недостаточно. Необходимо, чтобы поверило и следствие. Я сказал Валюберу, что за все годы совместной жизни ни разу не слышал, чтобы ты выругалась, но, к сожалению, мои уверения ничего не стоят. Все знают, что я буду защищать тебя любой ценой.