Вкус Парижа [Литрес]

После разговора мне полегчало. Я вновь обрёл в себе силы верить своим близким. Ещё не знаю как, но я буду доказывать ту версию событий, в которую верю сам. По крайней мере до тех пор, пока её не опровергнут совершенно неоспоримые доказательства.

Хорошо. И как же я её буду доказывать? А дьявол её знает как! В отчаянии я выругался. Выругался ещё раз. Потом стал вспоминать подряд все ругательства, на которые была способна Елена: чёрт, негодяй, дрянь, дурак, подлец, сволочь, подонок, шваль… Нет, ни одно из них даже отдалённо не походило на сadavre fou.

Истощив ругательный словарик жены, от злобы и бессилия я перешёл к тому, что могу сказать сам. Военный опыт оставил меня с довольно приличным запасом, намного превосходящим то, что могла выпалить поскользнувшаяся женщина, даже убийца. Но и со всей своей окопной эрудицией я не придумал ничего подходящего. Исчерпав богатую лексику русского, перешёл на французский. Потом на персидский, английский и так далее.

Удивительно, но этот несложный способ кабинетных размышлений – пить и ругаться – дал неожиданный результат.

3 июня, пятница

Утром в доме стоял густой дух свежей выпечки и крепкого кофе. В последнее время завтрак всё чаще готовила Антонина Михайловна, казачка, приходившая по утрам помогать по хозяйству, но сегодня радиоаппарат источал попурри из «Кармен», а это значило, что Елена дома.

Я быстро умылся и поспешил на кухню. Мой воробей стоял у рукомойника: взъерошенный, с засученными рукавами, в привычном домашнем халатике. Я кашлянул. Она обернулась. Между бровями залегли две новые морщинки, и в глазах сидела тревога.

– Вкусно пахнет, – осторожно сказал я.

– Через пару минут будет маковый пирог.

Мне было мучительно стыдно даже мимолётных сомнений в ней, я подобострастно заметил:

– Нет в жизни ничего прекраснее красивых женщин, готовых печь вкусные пироги своим мужьям.

Был вознаграждён тенью улыбки.

– Налить тебе кофе?

– Буду очень благодарен.

Голос певицы выводил:

– L’amour est un oiseau rebelle…

Я вспомнил о безумной проститутке, завлекающей этой хабанерой клиентов на ночном мосту. Елена склонилась к духовке, вытащила поднос, отрезала щедрый кусок воздушного пирога и подала мне.

Солнечный свет заливал кухню, щебет птиц за распахнутым окном заглушал меццо-сопрано. Нет, я либо докажу невиновность жены, либо мы сбежим в Швейцарию. Так или иначе я положу конец этому кошмару. И где-нибудь на берегу Комо мы разберёмся с нашими отношениями. До тех пор у нас обоих связаны руки. Но сегодняшний день будет поворотным.

Додиньи в палате не оказалось. Униженный и оскорблённый «рентгеном» при помощи инфракрасной лампы в подсобке, он благоразумно выписался из госпиталя.

Я предположил, что самоубийца-неудачник продолжит поправлять своё здоровье в тёмном углу «Полидора», и в обед отпросился у Мартины. Вышел на растопленную солнцем улицу, пересёк Малый мост и углубился в тенистые закоулки Латинского квартала. Всю дорогу повторял про себя вчерашнее ругательство.

Дойдя до ресторана, распахнул дверь. Из тёмного угла на меня уставилась ушастая и носатая физиономия Додиньи – точь-в-точь африканская маска. Через полупустой зал во весь голос я выкрикнул два слова. Он вскочил, тарелка со стейком тартар запрыгала по столу, но он даже не заметил. Замахал руками, обрадованно заорал, сорвавшись на фальцет:

– Да! Да! Вот! Что я говорил? Теперь-то вы мне верите?

– Мерд, Додиньи, вы представляете себе, сколько ругательств мне пришлось перебрать?! Вспомните, что вы говорили! Какой-то «кадавр фу», чёрт бы вас подрал!

– Так это он и есть! Только не «кадавр фу», а…

– Хватит, всё, заткнитесь! – прервал я его. – Вы жалкое, недостойное создание. Сначала вы заставили меня разоблачать ваших коллег, потом хладнокровно взвалили на меня своё отравление!

– Не хладнокровно, не хладнокровно! – воскликнул он с искренним возмущением. – От безвыходности. Я страшно расстроился! Клянусь, я предпочёл бы, чтобы обвинили Серро! Но что мне было делать?

– Как насчёт того, чтобы сказать правду?

Он гордо вскинул голову:

– Это было бы глупо.

– Ах вот как?

Резким движением я сдвинул стол на него. Он закудахтал:

– Я собирался оправдать вас, клянусь, собирался! Но сначала я должен был как-то доказать, что это не я стрелял в Пер-Лашеза!

– Обвинив мою жену?

Он схватился за пальцы, захрустел и с вызовом ответил:

– Перед фактами я бессилен. И теперь я знаю, что даже вы больше не сомневаетесь в моих показаниях.

Я перегнулся через стол и с наслаждением процедил:

– Додиньи, мне удалось узнать, что в замке Лувесьен хранится подлинная кровать Людовика XV. Она была сделана по личному заказу короля знаменитым Шарлем Крессаном из розового дерева.

Он побледнел, приподнялся со стула:

– Вы обещали мне, что эта сделка не состоится без моего согласия!

Я откинулся, потянулся, зевнул и с наслаждением завершил свою крохотную месть: