Вкус соли на губах (СИ

Например, всегда носил с собой старый, пыльный, болотного цвета рюкзак, в котором бережно хранил… Сковородку, полную бутыль подсолнечного масла и нож - верный острый нож, который был для Клауса как зеница ока.

- Без ножа прям сейчас ложиться и умирать. Бхаха! - смеялся Клаус. - Нож потеряешь - никем станешь, - впрочем, он никогда не давал оружие свое Мадлен.

Насчет масла и сковородки парень так объяснял:

- Хочу, мать, яичницу себе пожарить. Вот выберусь, ей Дракону себе пожарю. Беленькую такую, с глазами-желтками. И хлебушка можно. А еще ломтик бекона, и вообще красота будет. Это тебе, мать, не мясо здешних хищников. А там, на Зените, я всегда любил яичницу. До смерти любил, до колик. Так что, мать, хорош лясы точить, подрапали дальше.

- Думаешь, выберемся? - Мадлен сама-то в это верила с трудом, но жила в ней еще надежда.

- Эх… Бхахаха! - отвечал Клаус, и они двигались дальше.

Клаус верил, что выход есть. Говорил, если все повороты попробовать, то выберутся они когда-нибудь. Наконец. Мадлен верила и шла за ним, шла за человеком странным, нелепым, но единственным ее компаньоном. И у Клауса была типичная для зенитовца внешность: вырвиглазные кислотные волосы цвета фуксии, вьющиеся почему-то, иногда целыми прядями выпадающие, холодные глаза бирюзовые, стальные чуть, механические, приоткрытый слегка рот, из которого иногда слюна капала. Странный был Клаус, в общем. И умер он тоже странно.

Внезапно, во сне, вечером (если разумно на дни деление) еще бурчал, разговаривал, хохотал и даже повизгивал. Тогда Мадлен предчувствовала что-то странное, интуиция фейская, видать, срабатывала, о чем и поведала Клаусу.

- Ба, мать, что может случиться? - удивился он. - Спи уж и не морочь мне голову.

А на утро проснулась Мадлен, видит, не шевелится Клаус, дергает его за плечо, пытается растормошить, но не дышит уж парень. Теплый еще, но неподвижный, трупный, неживой. Что почувствовала тогда Мадлен? Что-то перевернулось в ее душе, равнодушно взглянула она на смерть спутника. Бывает. Все умирают. Нашел Клаус свой выход, хоть и не попробовал все повороты, если, конечно, не продолжит теперь дух его плутать по коридорам. Отравленным коридорам. Встала Мадлен, взяла в руки драгоценный нож и обрезала свои белокурые волосы, по спине волнами сбегавшие. Упали длинные пряди на землю да тут и остались. Не жалела их Мадлен, а зачем? Мешались только, за камни-траву цеплялись. Осмотрела девушка рюкзак Клауса да за дело принялась.

Потрескивает костерок весело, взметываются вверх озорные язычки пламени, шипит масло на черной сковородке, пузырится, похрустывает-жарится нежно-розовое мясо, черной корочкой покрывается. Текут у Мадлен слюнки - вкусен-сочен Клаус, с наслаждением зубы в него впиваются. Не достанется он теперь тварям местным. А Мадлен голодна, вдруг зверский аппетит проснулся. На миг показалось ей, что шевелятся-моргают глаза Клауса, когда резала тело его, но лишь вонзила фея нож с удвоенной силой. А чего мясу-то пропадать? Сковородку и бутыль с маслом, рюкзак и то, что Клаусом раньше было, оставила Мадлен в этом мире, только нож взяла и вошла в Кристальный, сытая, обновленная и готовая путь держать.

Не довелось тебе, Клаус, яичницу на сковородке своей приготовить - сам на ней пожарился. А ты, Мадлен, беги, пока бежится, обгоняй время, если сможешь. Беги-беги, Мадлен, верная солярийская подданная.

***

Двух вещей Мадлен боится, отбрасывает, думать не желает. Колотит дрожью ее, синим огнем горят легкие, мозг внезапно тяжелым становится, увеличивается, давит на виски, череп разломать пытается. Двух вещей Мадлен боится - смерти и времени.