Вкус терна на рассвете

— А ты чего толкаешься?

— Я вам не дочка, не тыкайте, пожалуйста!

Когда ругань их стихла вдали, над столами взвились возмущенные голоса, вмиг слились нестройным хором; вдруг некстати затрещал телефон, и кто-то, выключившись из общего говорения, забубнил обычным ведомственным голосом: «Да, да, именно с вами… Перестаньте, пожалуйста, заниматься футболом… футболом, говорю, перестаньте заниматься, дело ведь серьезное…»

Елена Семеновна сидела, сжимая пальцами виски, и чудесные ее кудри, черные, с красным отливом, свесились до сверкающей лакированной столешницы. Была она не просто привлекательной женщиной, украшавшей отдел, — была Елена Семеновна Максимова красавицей редкостной и, как говорил один из ее поклонников, седовласый, вельможного вида журналист, могла быть отправлена на какую-нибудь иную планету как посланница, представляющая род человеческий — к вящей славе его и гордости. Но сейчас эта посланница, униженная и подавленная, сидела, низко наклонясь к столу. Была она хорошим, знающим специалистом, толковым работником, увлеченной и нежной матерью, и красоту свою не ощущала как некое общественное достояние или, скажем, неоспоримый капитал, которым надо умело распорядиться и который дает естественные преимущества перед остальными людьми, как говаривал другой ее поклонник, некий адвокат. Эта красавица была скромна — и так было всегда.

Скромность, как признак совершенства человека, может быть дарована каждому. Но трудно, конечно, предполагать его в человеке, столь выделенном природой среди прочих смертных. Так, муж Елены не распознал главного человеческого достоинства жены и всю совместную девятилетнюю жизнь с нею только мучился и мучил ее ревностью. Прощальными словами его были: «Все, Лена, я теперь отмучился, прощай. Хочу, наконец, жить как все. Ты создана не для меня, я не могу все время караулить тебя с пистолетом. И теперь в командировках хоть буду спать спокойно, пускай твои хахали целыми командами бегают за тобой, мне все равно». — «Какие хахали? Ведь не было же никого», — чуть не плача от обиды, отвечала она. «Были — не были, теперь мне все равно», — говорил он…

Муж Елены тогда являлся работником Внешторга и должен был часто и подолгу разъезжать за границей. Он купил кооперативную квартиру и при разводе не стал делиться, великодушно оставил ее жене и сыну. Но через три года, женившись во второй раз, потребовал от Елены выплаты денег, которые пошли на паевый взнос, а когда она отказалась, потому что у нее этих денег попросту не было, бывший муж подал в суд. И тут Елену Семеновну попутал бес: по наущению своего адвоката, болтливого молодого человека с надменным лицом, в золотых очках, она заявила судье, что деньги за квартиру были внесены ее собственные. Однако судья-женщина с ходу разгадала ложь Елены и потребовала у супругов квитанций и справок лицевого счета, откуда была снята внесенная сумма, — и эти бумаги оказались у мужа, а у нее ничего… О, какой был стыд на суде, как уничтожающе смотрел на нее бывший муж, какие слова говорил.

Четыре года после того, как развелась с мужем, она прожила одна. Внешне жизнь ее продолжалась почти та же, что и при муже: прежняя работа, прежнее уютное домашнее одиночество после работы, кудрявый сынок Федя. Только казалось, что командировка мужа на этот раз необычно затянулась.

Однако люди вроде Грибодуба склонны были предполагать, что красивая разводка времени даром не теряет. Грибодуб не раз подъезжал к ней с откровенными предложениями, делая это по-солдафонски прямолинейно и недвусмысленно и на возмущенные ее отповеди поначалу ничуть не обижался. Но в последнее время почему-то стал злобен и груб с Еленой Семеновной, чего никогда раньше себе не позволял.

А зануда-адвокат, чьим советам обязана была она своим позором, названивал ей каждую неделю и с удушливой настойчивостью клянчил свидания, приглашал то в театр, то в ресторан, то на какую-нибудь модную выставку.

В этот день, когда разразился скандал между начальником и бухгалтером Валей Моровой, Елена Семеновна ушла с работы на час раньше, воспользовавшись тем, что надо было по служебной необходимости зайти в одно министерство.

В огромном здании министерства, куда она проникла беспрепятственно — военизированный дядька охраны даже не посмел спросить у нее пропуск, — Елена Семеновна поднялась в лифте на шестой этаж и шла длинным, длинным широким коридором, направляясь в нужную ей триста седьмую комнату. Была она одета в шелковую блузку с крупным синим рисунком по белому полю, в длинную, до щиколоток, юбку с большим, до коленей, смелым разрезом спереди, и ее аккуратная, высоко поднятая голова величаво плыла мимо вытянутых светлых дверей министерства, мимо встречных, обязательно оборачивавшихся на нее министерских чинуш, которые видывали всяких в своем министерстве и, однако же, оборачивались.