Вкус запретного плода

— Совершенно правильно, Степан Ильич, — одобрил тот его действия. — Итак, что мы имеем… Сегодня утром, отправляясь на работу, Скворцова Анастасия не пошла привычно по тротуару, а свернула за фуру, возможно, замешкалась и попала под колеса. Погибла сразу?

— Да. Там смотреть страшно! — Он судорожно сглотнул. — Но вы все правильно рассказали, товарищ капитан.

— Теперь, внимание, вопрос. — Кирилл поднял вверх указательный палец. — Как могла женщина в трезвом уме и доброй памяти, в светлое время суток попасть под колеса машины, которая начала движение? Это не мотороллер, не заметить такую махину невозможно.

— Ох, товарищ капитан, вот поэтому-то я и позвонил к вам в отдел и настоял, чтобы прислали кого-то из убойного. — Участковый тронул рукой побледневшие щеки, испуганно округлил глаза. — Мне кажется, что произошло убийство.

— Убийство? — Кирилл беззвучно шевельнул губами. — Не несчастный случай, не самоубийство, а именно убийство? Я вас правильно понял?

— Да. Так точно, товарищ капитан, — опомнившись, поправился участковый.

— Угу… Откуда такая уверенность?

Кирилл глянул на Егорову. Она сидела на скамейке и что-то строчила в бланке протокола допроса. Возле нее застыла та самая Наталья Ивановна в шляпе, усеянной мелкими цветочками. Кажется, она отвечала на вопросы лейтенанта Егоровой. Охотно, с энтузиазмом. Без конца кивала и всплескивала руками.

Предупредить бы Егорову насчет словоохотливой свидетельницы, да недосуг. Участковый что-то пытается рассказать. Уверен, что Сысоеву убили.

— Дело в том, товарищ капитан, что Скворцова выгнала своего мужа из дома.

— Погодите, вы же сказали, что он сам съехал. В соседнюю квартиру. Там у него какой-то любовный интерес. Разве нет?

Краем глаза он видел, как к скамейке, где строчила в протокол Егорова, подошли еще две женщины, приблизительно того же возраста, что и «важная» свидетельница Наталья Ивановна. Беседа пошла еще более оживленно.

— Интерес был. Несомненно, был. Инна Гавриловна ему проходу не давала. — Участковый смутился и добавил: — В буквальном смысле. То возле мусорных контейнеров подстережет, то за Владимиром следом в магазин отправится и разговором его займет. Он торопится. Видно, что торопится, а она его за рукав держит и не отпускает. Мне, товарищ капитан, с балкона-то все видно. Весь двор как на ладони.

— Так я не понял: выгнала Скворцова мужа или он сам ушел?

Ну наконец-то! Кирилл едва слышно фыркнул. До Егоровой наконец-то дошло, что она попросту теряет время, записывая бабские сплетни. Она резко поднялась со скамейки и, протиснувшись между заспорившими женщинами, ринулась в его сторону.

— Она выгнала. Сам бы он вряд ли ушел, хотя роман с Инной Гавриловной у него, как бы это точнее выразиться… — Участковому было неприятно трясти чужим грязным бельем, это было видно. — В общем, месяца три-четыре, как они начали встречаться.

— О как! Откуда такая информация? От них? — И Кирилл указал пальцем на группу дам у скамейки.

— Упаси меня бог их слушать! — замахал руками Степан Ильич. — Нет. Просто я сам видел, как они целовались. Вечером. Темно уже было. Я из магазина шел. А они возле качелей стоят, обнимаются, целуются. Я был поражен. Потом этот скандал с Анастасией. Разговоров, разговоров! И Инна Гавриловна даже уже и скрывать перестала. Рассказывала всем, кому ни попадя, что у нее отношения с соседом.

— Тогда я все больше не понимаю, с чего у вас сомнения? Почему вы решили, что он сам бы никогда не ушел?

— Жилплощадь, товарищ капитан. Она, проклятая, держала его возле вероломной изменницы Анастасии. — Участковый развел руками. — Квартира-то Анастасии. Досталась в наследство. И ее муж при разводе не получил бы ни единого квадратного сантиметра. Своего жилья, насколько мне известно, у него нет. Так что… Так что дальше сами думайте, товарищ капитан. Но!

И вот тут он впервые высоко поднял голову и странно жестко глянул на Кирилла.

— Но ни у Скворцова, ни у его любовницы на момент происшествия нет алиби. Я проверил.

Глава 11

Он был несчастным, больным человеком. И он знал об этом. И не оправдывал себя. Не искал виноватых. В тишине своей маленькой тесной квартирки, которую купила ему мать, отселяя от себя, он много думал. Он почти всегда думал, когда бывал дома один.

А один он там был всегда.

К нему не ходили гости. Он их не звал. К нему не вваливались толпами друзья. У него их не было. К нему давно перестала ходить мать. Она просто вычеркнула его из своей жизни, застав несколько лет назад за нехорошим занятием.

— Я не могу просто так выкинуть тебя на улицу, — проговорила она как-то вечером, усадив его напротив себя за обеденным столом. — Ты все же мой сын. Какой-никакой, но мой сын. Моя ошибка. Моя неудача. На улицу нет. Не могу. Хотя другого, более мягкого наказания ты не заслуживаешь. Жить с тобой под одной крышей невозможно. Я теперь все время буду бояться. Все время буду оглядываться. Поэтому я влезла в долги и купила тебе квартиру. Подальше. На другом конце города. Чтобы не видеть тебя вообще. Никогда!