Вкус запретного плода

В салоне все было как всегда. Все было хорошо.

Девочки работали. Разговоры вели с клиентами тихими приятными голосами. Он целую лекцию им прочел на эту тему. Научил. Другие клиенты ожидали, листая модные журналы, попивая кофе или чай. Но очереди почти не было. Велась четкая запись. Если кто и ждал, то не более пяти минут. Либо случайно кто заходил и соглашался на возможное «окошко».

— Все нормально? — спросил он у девушки-администратора.

— Все замечательно, Игорь Васильевич. Запись на три недели вперед, — порадовала она ответом и белозубой улыбкой.

Ее он, к слову, принял совсем недавно, устроив конкурс из претенденток. Эта оказалась самой красивой, самой толковой и самой воспитанной. И даже неплохо знала английский.

— Это хорошо, что запись на три недели вперед, — слегка улыбнулся он и тут же встрепенулся, вспомнив вдруг. — Вера Сергеевна не звонила?

— Нет. Не звонила. — В ее широко распахнутых глазах заплескалось непонимание.

— Вера Сергеевна Иванова — прежний директор салона. Она уже три дня собирается нас навестить, — пояснил Гоша.

И вдруг подумал с раздражением, что не такая уж и толковая эта девица. Он же ей об этом уже говорил. И предупреждал, что Вера должна либо зайти, либо позвонить. А она, видишь, позабыла.

— Простите, закрутилась, — высокие скулы девушки покрылись румянцем. — Да, да, вы говорили. Нет, не звонила. Не заходила. Простите.

— Ничего, — он снисходительно глянул. — В следующий раз будьте внимательнее.

— Хорошо, Игорь Васильевич.

Так, значит, Верка не приходила и не звонила. А ведь сама настаивала на встрече. Стало быть, опять на «кочерге». Это плохо. Надо было срочно делами заниматься, а ее неожиданный звонок с намечающейся встречей как заноза в пятке. Что-то мямлила ему в трубку, что-то невнятное, отдаленно напоминающее шантаж. Дура! Пьянь!

Он вошел в кабинет, который уже больше месяца переделывал под себя, переставляя мебель, меняя кресла, жалюзи, расставляя папки в цвет на полках. Снял куртку, повесил на плечики. Пригладил волосы перед зеркалом, которое перевесил по-своему, в противоположный угол. Пошел к столу.

Стук в дверь настиг его возле рабочего кресла. Кресло было новым, кожаным, удобным, с высокой спинкой. Ему в нем даже иногда удавалось подремать.

— Да, да. Войдите.

И он сладко зажмурился, представив себе за дверью милую Лялечку. И часто задышал, вспомнив, какой нежной на ощупь была ее кожа.

Но вошла не Ляля. Вошла Нина — правая рука и информатор пропавшей тещи.

Она показалась ему встревоженной. Но могло и почудиться. Он не включал верхний свет, а за окном было пасмурно. Игра теней и все такое.

— Слушаю вас, Нина. — Он сел сам, жестом указал ей на стул возле стены. — У вас что?

— Я по делу, Игорь Васильевич. — Нина села, сложила руки на коленях.

— Что за дело? Надеюсь, что-то важное?

Он посмотрел на настенные часы, которые тоже перевесил по-своему. Раньше они висели слева. Он перевесил их чуть выше входной двери.

— У меня не очень со временем.

— Это очень, очень важно, Игорь Васильевич! — воскликнула Нина и сунула руку в карман рабочего халатика. — Это касается вас.

— Да?

Он уставился на ее руку со снимком, который Нина достала из кармана, и почувствовал, что бледнеет.

Ляля! Эта тварь сделала компрометирующие снимки их свидания и теперь распространяет их? Мстит за собственное унижение? Ах, она… Да он ее…

— Вот, — не стала его долго мучить Нина, протягивая ему фото. — Это как раз тот день.

Он протянул руку и еле сдержался, чтобы не одернуть ее. Пальцы тряслись, как судорожные. Фото взял, взглянул. И тут же уронил снимок на стол.

— О, черт! — простонал Гоша, прикрывая глаза рукой.

— Вот-вот, Игорь Васильевич. И я так же сказала, когда увидела, — громким шепотом отозвалась Нина. — Еле утра дождалась.

— Где ты это взяла? — спросил он слабым голосом.

И тут же понял: вот она, причина. Вот то, что душило его с вечера и продолжило душить с утра. Это предчувствие! Он никогда не верил в подобную чепуху. Теперь же все поменялось.

— В почтовом ящике, — не повышая голоса, сказала Нина. — В конверте. Эта фотка.

— И все?

— Все. Только это фото. Никаких записок, инструкций, требований. Ничего.

Нина снова сцепила пальцы на коленках, округлила глаза и прошептала трагическим тоном:

— Я не понимаю! Почему я?

А вот он это как раз понимал.

Нине не требовались инструкции. Она сама себе режиссер. Она ни за что не похоронила бы это фото в мусорном ведре или на дне ящика письменного стола. Она непременно что-нибудь сделала бы. Либо пошла с этой фоткой в полицию, либо к нему.

Она, молодец, выбрала второе. И сейчас наверняка попросит денег. Может, и снимок сделан ею, и не было никакого конверта в ее почтовом ящике.

На него вдруг накатила такая усталость, что даже затошнило. И он спросил:

— Сколько?

— Что сколько? — не поняла Нина.

— Сколько ты хочешь? Ты же ведь денег хочешь? За этим пришла?

— Нет. Не за этим.

Нина даже не оскорбилась. Она сидела, разглядывая его, словно все происходящее возбуждало в ней болезненный интерес. Странная женщина.

— А зачем?