Вкус жизни

– А откуда в нас это яростное стремление, не щадя себя, довести дело до конца, откуда эта непреодолимая вера в людей, в мечту? Не от Николая ли Островского, которого мы читали в двенадцать лет! Помню, меня странно поразили слова героя Чарли Чаплина в одном из фильмов: «У нас обязательно будет дом, даже если для этого мне придется работать». У меня в голове не укладывалось, что не работая можно что-то получить, – гневно не сдается Аня. – А с кого теперь детям брать пример? С олигархов, которые обворовывают страну? С бандитов и мошенников, которые не щадят ни детей, ни стариков?

– Твоя правда. Работали на голом энтузиазме, воображая себя счастливыми, героями, вели двойную жизнь: наполовину реальную, наполовину питаясь фантазиями, и не думали, чем это может обернуться. В карманах покоились авоськи, приготовленные к стоянию в длинных очередях за дохленькими цыплятами. А в мозгах наших звучало: «Мы не шли на поводу своих мелких желаний, думали о стране, о глобальном. Мы проповедовали идеи социализма и мира на всей планете».

– И в воздух чепчики бросали, – опять «выступает» Инна.

«Сколько боли, которую невозможно скрыть даже за изрядной долей иронии, слышу я в словах Инны! Она всегда свою сентиментальную любовь к кому-то или к чему-то прикрывала горьким юмором, непонятным многим, или насмешками», – думает Лена.

– И некому было остудить наши горячие головы, хотя от обидной уравниловки у некоторых из нас руки все-таки опускались, – вздохнула Лиля.

Она не успела закончить свою мысль, как Инна перебила ее:

– Ты, Аня, и теперь задарма трудишься. Бог тебе в помощь. И, конечно, к тебе тянутся страждущие любви и тепла... А, обманувшись в своих надеждах, окунувшись в гиперреализм капитализма, разочарованная неудачами, ты совсем утратила способность сопротивляться трудностям. Тебя удручает твоя теперешняя никчемность. Естественно, что нет готовности все начать с чистого листа. Оно, конечно, со страху и блоха волком кажется, и хочется кричать: вверяю себя тебе, Господи! А он отворачивается от нас, таких чистеньких, таких праведных. Тебе нечего мне возразить, так? – с кривоватой ухмылкой спросила Инна.

Она не сомневалась, что с минуты на минуту на нее обрушится негодование сокурсниц, пытающихся защитить Аню, и готовилась отбить очередную атаку. Но Аня, обойдя еще полностью не осмысленный ею болезненный вопрос веры, сама взяла «быка за рога».

– Что ты взъелась? Приятно чувствовать свое превосходство? Договаривай до конца. Дай волю своему языку. Только неплохо бы иметь для этого хоть какие-то основания. Я, по-твоему, произвожу впечатление дуры? А по-моему, у тебя рак совести. Мой вопрос я сформулирую иначе: разве лучше воспитывать лентяев и раздолбаев? Бред сивой кобылы! Нас иначе учили. Объясняли, что положительный жизненный опыт накапливается попутно с чтением и благодаря ему, доказывали, что язык, культура и труд творят человека.

К нам пришла свобода, и необходимо осознать, что это такое, что она несет, что дает или отбирает. Нас заманили в ловушку. Мы видим, что произошло крушение героических и романтических ценностей. «Алые паруса свернуты и заброшены в дальний пыльный угол истории». Для ребят осталась только фантастика, и им не хватает романтики, хотя ее требуют их растущие организмы. Современная свобода оказалась бандитской, – с упрямой неистовой горячностью стоит на своем Аня. – Нам трудно дышать в любом времени, кроме того, в котором мы прожили основную часть своей жизни.

Она распалилась не на шутку.

– И твое самое заветное желание – остановить время. Не получится.

– У меня нет потребности увидеть или испытать больше того, что уже испытала на своем веку. Мне только хочется удержать в себе все хорошее, что накоплено в моем сердце.

– Ты, мать, катастрофически стареешь, – улыбнулась Жанна. – Не желать увидеть, что будет со страной через десять, двадцать лет?! Впрочем, мы с тобой к этому вопросу еще вернемся… Успокойся, бандитский период мы благополучно пережили. А теперь жизнь просто испытывает нас на прочность. Оглянись, на дворе двадцать первый век!

– Сейчас модно все ругать. По-твоему, Аня, получается, раз богатый, значит вор или подлец. Огульное утверждение. Пора менять концепцию взглядов, – уверенно заявила Инна.

– Может, по нынешней жизни один из тысячи и сумел выдавить из себя раба, а остальные принижены нищетой. Особенно старики. А какая свобода может быть у бедного? Свобода от работы и зарплаты? И среди молодежи возникает разобщенность, несущая одиночество.

– Было упорядоченное безумие, а теперь неупорядоченное, – рассмеялась Инна.

– Нищий и есть самый свободный человек, – усмехнулась Лиля. И было непонятно, шутит она или всерьез так считает.