Вкус жизни

– Наслышана. Не слабые бабки отвалил – это был королевский жест! – и с блеском, без шума и пыли провернул организационную кампанию. Подарок в духе Антона. После этого я зауважала его еще больше.

– Провел кампанию, – поправила Инну Рита. – Не каждому это под силу, но со своим бешеным общественным темпераментом Антон и тут оказался на высоте. Недаром обстоятельства постоянно ставили его в центр событий.

– Метил Серега в дипломаты, а попал в депутаты, – фыркает Инна вспыльчивее, чем того хотела.

– И ведь, как всегда, Антон оказался прав. Интуиция его не подвела. Нюх у него на такие дела. Сергей очень старался – не мог же он обмануть ожиданий друга. Он оправдал возлагавшиеся на него надежды, стал весьма известной фигурой на политическом Олимпе, как теперь говорят – продвинутым. Именем Антона он открывал и «бронированные» двери. Сам того не ожидая, сделался знаменитым. Понятно, что это может значить. Сережка защищал права граждан без ущерба для науки, но, правда, с потерей личного времени. Но так жизнь устроена: что-то теряешь, что-то находишь. Антон был доволен его работой, поддерживал во всем. Восемь лет они были как один кулак. У Антона тоже было несколько развилок жизненного пути, но он всегда отдавал предпочтение науке. Как-то говорил Сергею: «Мир обречен на непонимание, пока у нас не будет интереса и уважения к каждому человеку. Не двурушничая, не двоедушничая, ты вносишь достойную лепту в важное дело. Сколько еще поколений пройдет, пока мы научимся жить по-настоящему цивилизованно?..»

«А на первом курсе Антон, как и я, держался обособленно, был провинциально скромен, наивен, доверчив и фанатично принципиален», – с улыбкой вспомнила Лена.

– Как видишь, Жанна, полезны его мощные духовные инъекции в друзей! И должна тебе доложить, он сам очень четко вписывался в концепцию правды, близко к ней подходил, насколько давали, конечно… Политкорректность никогда не являлась его отличительной чертой. И что самое невероятное: другой на его месте давно бы мотал срок в Магадане, а ему ничего не мешало…

Умел и надавить, и увлечь… И в разгул застоя, когда по телевизору был только позитив и «диспут согласных», эзоповым языком говорил о стратегических просчетах власти. И напрямую случалось выступать. Не хотел себя смирять. Чувство справедливости не давало ему покоя, – продолжала говорить Рита, словно не замечая попыток Инны прервать ее. – С достоинством себя нес. Но счастлив он прежде всего работой. Помню, раз произнес шутливо: «Как тут не работать, не стремиться? Только выдал лучшее, что мог, от тебя сразу ждут еще чего-то большего. Я просто делаю свое дело. Человеком правит призвание, оно влечет, подталкивает, заставляет. Ничего так не завораживает, как пестрая сумятица вечной новизны, ничего так не усиливает радость жизни, как удача в работе. Только она приносит подлинное счастье и ощущение неограниченной свободы». У него и на первом, и на втором, и третьем месте – работа. Она у него в крови, и, должно быть, именно поэтому он не желает противиться этому зову сердца. Увлеченностью работой он словно бы продляет себе молодость.

Взглянув в его сосредоточенное, вдумчивое лицо, можно понять, что такое счастье в самом высоком смысле этого слова. Он весь отдается процессу. Работать для него так же естественно, как дышать. В моменты глубокой сосредоточенности он ничего вокруг не замечает, перестает понимать шутки и даже самые абсурдные предложения обдумывает на полном серьезе. Таким я имела удовольствие видеть его не однажды. И альтруизм для него – норма.

– Я как-то сказала Антону: «Ты счастлив потому, что у тебя есть любимая игрушка – твой институт?» – протолкнула сквозь поток Ритиных слов свое замечание Инна.

– Он как-то пошутил, медленно вышагивая по своему кабинету: «Я люблю свою работу еще и потому, что не жду от нее верности и постоянства». Наверное, я по-своему поняла грустный подтекст его слов… Антон – единственный по-настоящему безупречный из всех тех, кого мне довелось встретить на своем жизненном пути. Думаю, ему грех жаловаться на жизнь. В чем он нуждается, так это в свободном времени.

Говорила Рита негромко, подчеркнуто сдержанно. По ее лицу было видно: она очень старалась, чтобы рассказ выглядел торжественным, но не очень эмоциональным.

– Тебя, Рита, послушать, так получается, что Антон совершенно счастлив только в работе. Трудотерапия – это новая эйфорическая концепция бытия? – удивилась Жанна каким-то капризно-жеманным голосом. – Однако, согласись, это странно. Звучит неубедительно. Давай вещи называть своими именами. Это противоестественный бред, демагогия. Невозможно жить одной работой. Рита, это твои измышления? Ты хоть слышишь себя со стороны?

Тут Инна опять встряла в их разговор и не дала Рите ответить Жанне на ее несколько наивный вопрос. Она сидела слева от Риты и, протиснувшись между стеной и спинкой ее стула, скороговоркой зашептала: