Влада (СИ)

Марина подкатывает её к огромному окну, садится рядом на мягкую лавку, обтянутую голубой тканью, и они вместе смотрят на улицу. Снег уже падает не такими большими хлопьями. Поэтому слышно, как приглушённо грохочет трамвай, а потом и сам трамвай мелькает красными боками между снежных ветвей. Через больничный двор проходит высокий мужчина в лёгком плаще. Обе девушки провожают его взглядом, потому что больше смотреть не на что. И снова воцаряется безмолвие.

— Такие яркие сны,— говорит Влада.— Сегодня я в красивом красном платье была на выставке картин. Моих картин, я их написала. И их продавали за огромные деньги. Я ездила на шикарной красной машине.

Девушка удручённо, насколько помогает жёсткий воротник, оглядывает своё нынешнее средство передвижения.

— Это так жалко выглядит. Там у меня красная «Альфа Ромео», или космический катер, или маленький скутер вишнёвого цвета. Велосипед, такой пёстрый. А тут…

— Знаешь,— говорит Марина.— Может, это и не сны вовсе?

— А что?

— А твоя настоящая реальность. Может, это я тебе снюсь. И это уродливое кресло.

— Уродливое,— соглашается Влада.— Не сравнить с «Альфа Ромео».

— И ты на самом деле шикарная художница, у тебя своя машина. Или ты на самом деле летаешь по галактикам на «Вендетте», или у тебя в распоряжении целый пустой город. А эта больница — просто дурацкий сон. Потом ты проснёшься, и всё. И через какое-то время забудешь и больницу, и меня, и кресло. И даже доктора, того, с седыми висками.

— Бенедикта.

— Да, точно, Бенедикта. Тебе какой бы хотелось оказаться на самом деле? Ну, какой тобой из твоих реальностей?

Влада долго думает.

— Не знаю. Всеми. Шикарная художница, ей тридцать два года. Наверное, она. Но знаешь, я бы быстро устала от такой богемной жизни. И снова бы уединилась в своей каморке, где писала бы картины. А чем тогда это отличается от той меня, где я брожу в ветровке по пустынному городу и купаюсь голышом в реке? Не знаю, мне, наверное, даже нравится быть маленькой и одинокой. Но все эти цветы и признание тоже не лишние. А вот космическая путешественница… Это для меня слишком фантастически. Но знаешь, этот тёплый шершавый металл катера, когда я сажусь на него верхом… И этот робот-щенок, и эти полёты, и все эти перестрелки… Это как игра, это по-настоящему захватывает, я всегда ужасно жалею, когда этот отрывок заканчивается. И это вообще выбрасывает в другую реальность, так последовательно и по-настоящему. Знаешь, я даже не могу понять, это действительно сон или реальность. Я вся мокрая от напряжения, пот по вискам стекает, а потом я внезапно в пустынном городе принимаю душ. Или я ныряю в ледяную воду реки, а та я, которая художница, тут же делает маленький набросок с тем, что я видела под водой, да или просто меня рисует — такими мощными, выразительными мазками, это слишком чувственно и почти неприлично. Она пьёт цветочное вино, и я просыпаюсь в домике у дедушки, бегу гулять по цветочным полянам… Или когда я несусь на велосипеде, чувствую все эти запахи, это поразительно, целые букеты. Кстати, во сне вообще можно ощущать запахи или боль от расцарапанной коленки?

— Ты действительно всё это чувствуешь, как будто это реально?

— Иногда даже сильнее, чем в реальности. Ну… чем было до аварии. Сейчас я не чувствую своего тела вообще, а там, особенно в цветочном мире, ощущения зашкаливают. Я захлёбываюсь эмоциями просто оттого, что провожу рукой по дубовому столу, или когда краешек платья касается колен, а когда пахнет хлебом или восходит солнце, я могу расплакаться от избытка ощущений…

Марина кивает и думает, что не раз вытирала слёзы Владе, впавшей в забытье.

Снег почти прекратился, и окно заливает мягкий спокойный свет.

— Марина.

Марина холодеет. Она всё время думает, что Влада давно уже догадалась, почему она ухаживает за ней. И каждый раз вздрагивает, когда слышит своё имя.

— Я хочу, чтобы ты была права. Насчёт реальности всех этих версий меня. Я всё же девочка-фантазёрка, которая твёрдо верит, что однажды проснётся оттого, что ей облизывает руки и щёки верный Спутник. Спасибо тебе. Ты такая хорошая.

Марина отворачивается к окну. Ей сложно сдерживать слёзы.

— Накрасишь мне ногти? Только на руках. Ноги я всё равно не вижу, пустая трата времени.

— Конечно.— Марина шумно втягивает воздух и направляет кресло в палату. Там она раздвигает шторы, впуская больше света. Осторожно, вместе с медсестрой, перекладывает Владу на постель и усаживает её, подложив под спину побольше подушек. Влада, как всегда, мучается от невозможности помочь ей.

Когда лак подсыхает, Марина, как обычно, осторожно массирует Владе кисти, запястья, голени и ступни. Время от времени она сильно сжимает руки и ноги Влады и спрашивает, чувствует ли та что-нибудь. Но Влада всегда едва заметно качает головой.

Потом Марина снимает с Влады хлопковую шапочку — волосы рассыпаются по подушке и нисколько не противоречат общей тональности комнаты. Ломкие волосы сложно расчёсывать, и хотя она старается делать это бережно, всё равно иногда получается слишком сильно дёрнуть за непослушную прядь.

— Ай!