Владимир Кёппен. Ученый, посвятивший жизнь метеорологии

Для меня эта зима стала временем болезненной неопределенности. Я планировал получить должность учителя естественных наук в какой-нибудь русской гимназии. Для этого необходимо было сдать экзамен на поступление в магистратуру, до которого я был допущен по предъявлении мною диплома доктора, полученного в Германии (при этом мне не пришлось сдавать бакалаврский экзамен). Его отправка, однако, затянулась до весны, поскольку я в силу своей беззаботности недостаточно часто обращался к печатавшей мою диссертацию московской типографии. Чтобы сэкономить, я опубликовался в бюллетене Московского общества испытателей природы (Московское общество испытателей природы было учреждено в 1805 году при Московском университете. – Ред.). Лейпцигский университет не стал представлять диплом до отправки авторской копии журнала, так что, в то время как мама с Натали отбыли обратно в Карабах, мне пришлось остаться в Одессе еще на несколько недель, чтобы сдать экзамен, на котором были вопросы только по ботанике и зоологии. Теперь я был «магистрантом», но, чтобы стать магистром, я должен был в течение двух лет подготовить еще одну диссертацию по ботанике. И хотя я довольно рано начал демонстрировать талант к написанию научных трудов, мне, что примечательно, не доводилось возвращаться к работе в этом направлении, поскольку страсть к метеорологии полностью мной овладела. Если бы я не получил приглашение в Германию, это обстоятельство усложнило бы мою жизнь, поскольку титул магистра давал кое-какие значительные преимущества для тех, кто работал на государственной службе в России.

Под конец моего пребывания в Одессе, в марте 1871 года, я закончил научную работу о последовательности явлений погоды, за которую взялся еще в Гейдельберге. Конечный результат моего труда был отправлен в перечень директору Главной физической обсерватории Вильду для публикации в его сборнике заодно с вопросом: я хотел знать, не было ли у него свободного места, на которое я мог бы претендовать. Он ответил, что я могу выбрать между должностью штатного счетовода и местом внештатного ассистента. Я тут же согласился на второй вариант. Вот так я и перешел к метеорологии. Проведя лето в Карабахе и посетив съезд российских естествоиспытателей в Киеве, я отправился в Петербург.

После периода застоя и неопределенности возможность с головой окунуться в изучение столь важной для меня науки – метеорологии – и доступ к обширной библиотеке привели меня в восторг. Я сразу же принялся за начатую еще в Гейдельберге работу, посвященную солнечным пятнам. Позднее она была опубликована в числе материалов Венского метеорологического конгресса 1873 года. Знакомство домами я поддерживал лишь с моим братом Теодором и академиком Леопольдом Шренком, зоологом и исследователем Приамурья, который раньше бывал у моих родителей и сейчас жил в бывшей служебной квартире моего отца, где я родился и провел первые 14 лет жизни. Дома у Шренка я встретил множество интересных людей. Например, там часто бывал геолог и ботаник по фамилии Шмидт, а также госпожа Шмальц, придворная дама королевы Румынии. Миддендорф, известный благодаря своим путешествиям по Сибири, и физик А. фон Эттинген, брат супруги Шренка, время от времени приезжали из Лифляндии с визитами. Сам я регулярно посещал заседания Географического общества, когда-то учрежденного в квартире моего отца и изрядно разросшегося за прошедшее время. В высшей степени увлекательным для меня было общение с метеорологом Воейковым, с которым я познакомился еще летом в Киеве.

Несколько недель были отмечены присутствием моей кузины Адель Вильберг, приехавшей в Петербург учиться. Это лето она провела в Карабахе, где между нами установилось полное взаимопонимание, и мы были готовы чуть ли не на тайную помолвку. В Петербурге, однако, я обнаружил, что она сильно изменилась, попав под влияние одного из студенческих революционных кружков, – она была твердо убеждена в необходимости пожертвовать своим счастьем во имя будущего России. Попытки разубедить ее в том ни к чему не привели, и мы расстались, хотя я чувствовал, что она и сама восприняла такой исход болезненно. К тому же, хотя подобный образ мыслей был мне чужд, он не вызывал во мне крайнего неприятия: мы просто жили в разных мирах.