Владимир Климов

Составы шли до Уфы несколько недель – с долгими остановками, пропуская воинские эшелоны. Это был величайший исход. Вся Россия оказалась на рельсах. На запад шли эшелоны с новобранцами: обритые головы и совсем еще ребячьи лица мальчиков в чистых гимнастерках. На восток – составы с демонтированным заводским оборудованием и прочим стратегическим грузом. И среди них где-то на запасных путях – цепочки вагонов с беженцами из западных областей, вырвавшихся из-под бомбежек, эшелоны эвакуированных с заводов. 10 миллионов! Кто с одним чемоданчиком, кто вовсе с пустыми руками, матери с грудными детьми на руках. Голодные, ошарашенные, с застывшими глазами. Длинные очереди к колонкам за водой, потерявшиеся, перепуганные дети.

Встанет поезд где-нибудь в тупике, подальше от станции, и никто не знает, когда он пойдет дальше – через час или через сутки. Холодно, питание совсем скудное, а в вагоне старики, женщины с ребятишками. Полученных на дорогу продуктов рыбинцам хватило лишь на три дня. Все продовольственные карточки находились у старших по вагонам. И на каждой большой остановке трое-четверо мужчин с мешками отправлялись в комендатуру, выстаивая нескончаемые очереди за хлебом для своего вагона. Весов не было. Хлеб резали на куски, а пайки потом «разыгрывались вслепую». Иногда вместо хлеба выдавали муку. Ее делили столовыми ложками и заваривали кипятком наподобие киселя. Продуктов катастрофически не хватало. По итоговым документам одного из эшелонов подсчитали, что за 21 день пути 630 человек эвакуированных получили хлеб только шесть раз. В среднем за дорогу на каждого пришлось всего 250 граммов в сутки. Да и каждый поход за хлебом вызывал нешуточную тревогу: нередко мужчины в поисках продовольствия отставали, им приходилось нагонять свой состав в открытых тамбурах и на платформах с грузом. Бывало, что обмораживали лица, руки, но хлеб до вагона доносили всегда.

И почти на всем пути – бомбежки и бомбежки. Кровь, смерть, разрушения вокруг. Некоторые поезда вынуждены были пускать кружным путем – через Челябинск и Свердловск. Эшелон с рыбинскими рабочими не снимали с маршрута, их давно ждали в Уфе, нужно было срочно налаживать производство на новом месте.

Под Москвой, на узловой станции Новки, застряли надолго – в столицу шли эшелоны с сибирскими стрелками, платформы с вооружением. И тут на соседних путях с поездом заводчан оказался выехавший из Рыбинска тремя днями ранее состав оборудования с прикрепленным вагоном, где ехала и семья Климова. Знакомые лица, живые человеческие голоса после нескольких дней бомбежек, когда рядом только холодный металл станков. И женщины, так заботливо снаряженные мужьями в тяжелый путь, решили: нужно добиться, чтобы их вагон прикрепили к общему эшелону эвакуируемых рыбинцев. По их разумению, людей отправят быстрее, чем бездушное оборудование. Хлопотать пришлось долго, обращались даже к Дегтяреву – знакомому директору оружейного завода, расположенного в этих местах. Просьбу жен руководителей рыбинского моторного выполнили. А на следующий день поезд с заводским оборудованием ушел, их же состав в итоге добирался до Уфы ровно месяц.

В дороге было все – и смерти, и рождения. Как-то на станции Ермолово, когда поезд в очередной раз встал на долгие часы, Вера Александровна пошла по вагонам, чтобы присмотреть за больными и совсем ослабшими. Она это делала на каждой стоянке – оказывала посильную медицинскую помощь. А тут вдруг оказалось, что в соседнем поезде женщина собралась рожать. По настоянию Веры Александровны, роженицу перенесли в купе Климовых. В ход пошли ирина ночная сорочка, простыни, тут же кипятилась вода. И через некоторое время раздался громкий заливистый плач новорожденного. Как ни трудна была дорога, но буквально все лица осветились улыбками. Шутили, приставая к счастливой матери: «Назови Ермолаем, раз уж в Ермолове родился!» А на следующей станции – совсем иная картина, в одном из первых вагонов умерла пятилетняя девочка. Мужчины молча отправились к дежурному, нашли доски и, сколотив гробик, передали тому остывшее тело с просьбой похоронить по-людски, на местном кладбище. Рыбинский эшелон проследовал дальше, унося неизбывную материнскую скорбь на землю Башкирии.

Когда же наконец многострадальный состав подошел к Уфе, на перроне буквально метались пребывавшие все эти дни в тревоге и полном неведении мужья и отцы. Климов, крепко обняв жену и дочку, расцеловав Ружену Францевну, тихо, одними губами, твердил: «Что же вы наделали? Зачем отцепились от прежнего состава? Уже больше двух недель, как он благополучно прибыл в Уфу. Мы встречали тот эшелон, а вашего вагона не оказалось. Что только не приходило в голову! Родные мои, какое счастье, что все закончилось благополучно!»