Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

Он пустил шар, и тот, закружившись, ударился о короткий борт, потом о длинный и медленно, степенно покатился в лузу. Не связывая уже брата с любимой женщиной, Алексей Васильевич стал класть шары на редкость достойно и элегантно, даже несколько жалея противника, который пыхтя наваливался на стол, ударял чересчур топорно, почти по-деревенски и уже дважды проштрафился, пустив сначала полосатый шар за борт, а потом в лузу. Они не протрусили вокруг стола и пяти минут, а счет уже был минус десять на плюс пятьдесят два.

— Не сжимай кий так, будто боишься, что я его вырву, — улыбнулся кузен. — Пальцы расставь и пускай легко. Пусть скользит. А ты его толкаешь, как посуху. Получается колхозный удар.

— А я и есть колхозник, — не скрывая недоброжелательства, отрезал Курчев и, ударив по двойке и забив ее в дальнюю лузу, вдруг вспомнил, что не сделал заказа.

— Ничего. Считается, — великодушно кивнул Сеничкин, вытаскивая шар и ставя на нижнюю пустую полку. — Что такой злой? Не демобилизовали?

— Наоборот. Девятого в середину на себя.

— Понял. Это называется дуплетом. Ого! Расходишься! — достал он из средней лузы шар и поставил рядом с двойкой. — Не будешь злиться, шары сами пойдут.

— А я и не злюсь, — Курчев обошел стол. Бить больше было нечего. Все шары, кроме битка, прижались к бортам.

— Без заказа, — пустил он полосатого в ближайший и посмотрел на доцента. — Чего заходил?

— Соскучился, — улыбнулся Алексей Васильевич. Он больше не испытывал неприязни к кузену. Парень как парень. Одет чистенько, хоть и нескладно: полосатая рубашка при полосатом костюме. Хорошо хоть без галстука. Галстук этот пентюх ни за что бы не подобрал. Но все-таки это свой, хоть и не кровь родная, а все же родственник, свидетель твоих успехов и незадач.

— Смешно! Ведь мы с тобой в первый раз играем, — подмигнул Борису.

— Угу, — кивнул тот, не поддаваясь. — Мамаша твоя тебя ругала. Говорит, ты вроде креститься хочешь, — поддел доцента. — Я думал, ты крещеный, — наклонился над столом и прицелился в самого крупного, пятнадцатого. Вид у лейтенанта был простоватый, но голос сохранял зловредность.

— Ты не так понял, — ответил кузен, которому не хотелось сердиться и портить отлично начатый холостяцкий день. Время приближалось к пяти. Надо закругляться, выигрывать и ехать в Иностранку.

— Или что-то фамилию назад менять… Она так злилась, что я толком не понял. Тебя ругала и меня заодно, будто это я вас с Марьянкой развожу.

— Не обращай внимания, — доцент ударил битком в пятнадцатого, которого минутой раньше безуспешно пытался положить Курчев. Теперь у доцента пятнадцатый вошел в лузу, но при этом, откатившись от борта, в средней лузе очутился и полосатый биток.

— Не говори под руку, — усмехнулся и стер один из крестов над своей полкой. — Или дразнишь, чтобы мазал?

— Да где нам, сиротинушкам? — осклабился лейтенант, сам краснея и вгоняя доцента в краску.

«Слышит он, что ли?» — подумал Алексей Васильевич и сказал:

— Слушай Борис. Я давно хотел тебя спросить, чего это ты меня не любишь?

— Ладно…

— Завидуешь? Ты сам не лаптем хлебаешь. Голова есть. Захочешь — и всего добьешься. Демобилизовали ведь…

— Ладно, кончай. Не к чему… — промычал лейтенант, чувствуя, что у него покраснели не только лицо и шея, но и весь он до пят красный, как партизан гражданской войны.

«Хоть бы про Ингу сейчас спросил, — подумал с надеждой. — Тогда не заметит».

— Завидовать мне тебе не в чем, хоть ты там элита и еще чего-то, доцент по марксизму или славянофильству, — выдохнул, не поднимая головы.

— Ну, ну, легче на поворотах, — сказал Алексей Васильевич и прислонил кий к бильярду.

— А что — нет? Бей и не выходи из себя, — злорадно усмехнулся Курчев и выпрямился в полный рост. — Бей. А то чикаться некогда. Девятнадцать минут осталось.

— Тебе кто про славянофилов сказал? — нахмурился, что-то подозревая, доцент и бесполезно ударил по шару.

— Мать и еще Бороздыка. Тот прямо распелся, мол, в тебе чувство пути. Я думал он про карьеру, а он про церковь. Ты что, ему тоже набрехал, что фамилию меняешь? Вон вытаскивай… — кивнул на пятнадцатого, которого за разговором все-таки положил в угол.

— Зубы заговариваешь, вот и падают, — достал доцент шар. — А все же сбавь голос.

— А чего боишься? — спросил лейтенант и стал охотиться за чёртовой дюжиной, самым крупным из оставшихся шаров.