Владимир Лебедев

Он показал мне свои работы. В течение двух приходов я просмотрел всё, что было им сделано за период с 1919 по 1920-е годы — было холстов двенадцать и огромное количество рисунков, сотни четыре-пять. Показывал он совсем обычно: отвернул от стены холсты и не сказал сам ни слова, ни когда они были сделаны, ни о задачах, которые он себе ставил. Большинство холстов были беспредметные, и В. В. мог предполагать, что мне многое может быть непонятно, тем не менее он не сказал ни слова. Далее он дал несколько пачек рисунков, все они не имели никаких паспарту, просто листы, обернутые бумагой или даже газетой. Дал и опять занялся своим собственным делом, наблюдая только за тем, чтобы я сохранял порядок, в котором они лежали, чтобы я это строго соблюдал и, если я нарушал его, то он говорил: «Сперва надо смотреть это». Я понял тогда, что лежат рисунки в строгом определенном порядке.

Последним он дал мне смотреть сатирические рисунки, которые называл «бытовушками». Здесь он полностью менялся: садился рядом и комментировал каждый лист. Это было изумительно веселое представление, среди разговоров он пел какие-то куплеты блатных песенок и особенно обращал внимание на все детали, которые могут ускользнуть от зрителя, которые касались, например, пуговки, швов, манеры сидеть и т. п. <…>

В. В. меня учил, но не рисовать и писать, а своей любви и своему пониманию искусства. Его быт и образ жизни в ту пору были невероятно простыми, легкими и непринужденными. Он никогда не был занят и не говорил, что он устал. Тем не менее очень часто ходил в Филармонию на симфонические концерты, бывал в цирке по два раза в неделю и на кинофильмах. Тогда, в 1920-е годы, мы видели абсолютно всю мировую классику — как всю американскую, так и весь французский авангард и французский импрессионизм. Каждый фильм мы смотрели по много раз.

В. В. выполнял большой круг обязанностей в издательстве, абсолютно один делал то, что сейчас делают художественные и технические редакторы. При этом он имел дело с художниками, которые не имели представления о полиграфии. Он легко делал корректуры. И, конечно, еще был спорт, на который у него уходило много времени. У него были и служебные обязанности: каждую неделю он должен был делать страничный рисунок в сатирических журналах «Бегемот» и «Смехач», и тем не менее он систематически и регулярно работал с натуры. Работать он мог только у себя в мастерской, только один. Пейзажи мог писать только из своего окна. Если бы ему пришлось, как В. Серову[132], писать дам у них на дому, то он бы бросил живопись. Если бы ему пришлось за два франка рисовать натурщиц в парижской студии, как это делал тот же В. Серов или Петров-Водкин[133], то от Лебедева не осталось бы ни одного рисунка натурщиц. Очень редко бывало, когда он пускал к себе в мастерскую кого-то во время работы. Так что присутствовать посторонним при том, как он работает, было исключено <…>. Ничто не могло нарушить этой суровой жизни. Он в ту пору жил очень замкнуто, постоянно встречался только с Н. А. Тырсой, Н. Н. Пуниным, А. Ф. Пахомовым и Н. Ф. Лапшиным[134].

За пределами этого круга и того, который существовал в издательстве, для Лебедева ничего не существовало. Он никогда не ходил на выставки. Он был абсолютно отдельным, самостоятельным человеком, который сам занимался искусством, но всё, что происходило в мире искусства его не интересовало.

Совершенно другое было с миром спорта. Здесь он жил невероятно активной жизнью. У него можно было встретить и каких-то тренеров, и судей, и профессиональных борцов. Он непрерывно заседал, против кого-то объединялся, с кем-то спорил. Если он пропускал все до одной выставки, то соревнования по боксу или легкой атлетике пропустить было невозможно. Это была почти вторая профессия. В мире спорта с самой ранней поры он жил так же, как в мире искусства. Он любил спорт не только потому, что сам занимался им, он любил сильных, здоровых людей, они приводили его в восхищение <…>.

Девизом Лебедева было — уметь и знать.

В. В. гордился тем, что он самоучка. Два педагога, которые у него существовали, были хороши тем, что они не мешали учиться самому, представляли полную свободу.

Недаром он мне сказал, что учить человек может себя только сам. Учиться для него было самым увлекательным и приятным занятием. Если его смолоду не учили заниматься рисунком и живописью, то его учили заниматься спортом по жесткой, точной системе, дававшей реальные результаты. Эта система строилась на том, что, прежде чем человеку играть, скажем, в баскетбол, он разучивает простейшие элементы, из которых потом складывает сперва простые, потом более сложные комбинации. Так Лебедев учил себя: плоскость, пространство, объем, цвет, свет, фактура, вес, карандаш, перо, уголь, кисть, их комбинации.