Владимир Лебедев

У меня уцелел один рисунок [времени] более позднего (1900): «Атака английских кавалеристов на бурские окопы», сохранилось еще шесть-семь тетрадок (1903–1905) с изображением приключений и подвигов моего старшего брата. Он всюду изображен рыцарем. (Брат мой, будучи старше меня на три с половиной года, очень увлекался историей внешней культуры и историческими романами.) Несмотря на это, в последних тетрадях нашли свое отражение и Русско-японская война, и Первая революция. Сохранились еще нарисованные цветные и вырезанные с двигающимися ногами фигурки из картона. Тут все воины и солдаты. Помню, что иногда мы устраивали «большие сражения» и все фигурки принимали участие. Тогда бывало так: русские удельные князья бились с войсками (особенно со слонами) Ганнибала, а римские легионеры с крестоносцами. Всё это происходило от того, что фигурки могли двигаться только в одну сторону. Я много рисовал «от себя» по памяти. Часто (я в то время жил в Лесном[100]) после того как я «зарядился» рассматриванием лошадей, сам мчался как конь, чтобы скорее зафиксировать увиденное. Зрительная память развивалась очень быстро при подобных упражнениях. Смотреть, наблюдать я мог по несколько часов, не проронив ни слова.

Для заработка я начал рисовать открытки своего «сочинения», преимущественно скачки и спортивные сюжеты.

По вечерам после занятий (учился в Петровском училище в Петербурге)[101], не уезжая из городу, шел рисовать в мастерскую художника Титова[102], куда меня без платы устроил учитель рисования художник Котырло. Рисовали обнаженную натуру и, насколько понимаю, мне она всегда казалась несколько скучно поставленной.

В 1909–1910 годы я впервые выставил свои акварели и рисунки на спортивные темы в залах Академии Художеств на выставке «Черное и Белое», и впервые мои акварели были помещены в журнале «Свободным художествам» (работы 1908–1909 годов).

Желание рисовать с натуры длительно и писать маслом привело меня к профессору Рубо[103] (Академии Художеств). Очень интересно и волнующе для меня было то, что прежде чем разрешить посещать свою «стеклянную» батальную мастерскую он решил попробовать меня. Осмотрел рисунки и спросил меня: «Вы это без натуры рисовали? — Я ответил утвердительно. — Ну тогда идите в соседнюю комнату, берите картон и уголь и изобразите мне атаку». Через полтора часа моих усилий я услышал за спиной голос: «Можете приходить работать в мастерскую в любое время писать и рисовать». (Принес я ему работы на квартиру.) В мастерской я встретил П. Львова[104] (умер), Котова[105], Авилова[106] и приходившего, не будучи студентом, молодого Л. Бруни[107]. Готовясь к работе панорамы «Бородинский бой в 1812 г.», Рубо ставил и укладывал модели с расчетом, что они ему пригодятся для панорам. Он у меня купил три этюда. Я бал им выделен как кандидат (первый) в помощники для поездки в Мюнхен для работы над панорамой. Поездка не состоялась. Рубо был деловым человеком, прислав письмо о том, что он не может вызвать меня к себе, он одновременно прислал 200 рублей в виде неустойки.

В январе 1912 года я поступил в мастерскую художника Михаила Давидовича Бернштейна[108] (теперь профессора Академии Художеств). Это был для меня целый переворот. Я стал читать систематично книги по истории искусств и пристрастился к анатомии, а главное мне понравилось рисовать с натуры раздетых людей. Михаил Давидович хорошо знал анатомию, и я свою любовь к спорту совместил с изучением этого предмета. Бернштейн освободил от платы за обучение. Мы ходили на французскую борьбу. Михаил Давидович часто сравнивал борцов с фигурами Микеланджело. На этих наглядных уроках я понял многое в движении и пропорции человеческого тела. Я сам тогда бросил играть в футбол и занимался английским боксом, к которому имел способности — и сейчас осталась какая-то медаль.

Любовь к этому виду спорта я сохранил по сие время и являюсь членом судейской коллегии по этому виду спорта. Развившаяся зрительная память позволила мне работать в журнале «Сатирикон» (в котором я проработал до его закрытия в 1918 году).

В мастерской Бернштейна я познакомился с рядом лиц, ставших моими друзьями: Саррой Дмитриевной Дармолатовой (она стала потом Саррой Лебедевой)[109], Николаем Фёдоровичем Лапшиным[110], Владимиром Евграфовичем Татлиным[111] и Виктором Борисовичем Шкловским[112] (тогда лепившим).

Вспоминаю эту мастерскую с чувством благодарности.

В этом же году журнал «Аполлон» организовал замечательную выставку «Сто лет французского искусства».

Помню, что на меня сильное впечатление произвел Э. Мане. Он меня убедил, что современная одежда на современных людях существует как их выражение. (Вспомним Белинского.)