Читаем Владимир Лебедев полностью

Однако для того чтобы внести окончательную ясность, следует обратить внимание на выходные данные книги, которые были исправлены с помощью типографской наклейки. Все имена выпускающих сотрудников повторяются, кроме одного — Л. Б. Збарского, художника и автора макета. Его фамилия исчезла, поскольку именно в 1971 году он эмигрировал. Так издание лишилось ссылки на превосходную работу одного из лучших отечественных мастеров книжного оформления. Может быть, именно этот эпизод столь глубоко расстроил Петрова?

Нет необходимости анализировать текст монографии Петрова — главное, она осталась единственной значительной книгой о выдающемся художнике ХХ века, тонком живописце и блестящем рисовальщике. Написанная в 1960-е годы прошлого века, она сохранила лучшие черты отечественного искусствознания, широту взгляда и понимание особенностей развития творчества мастера в контексте трудного времени. Далеко не всё было сказано, но, несмотря на явные недостатки, в течение десятилетий издание 1972 года внимательно изучали знатоки и ценители изобразительного искусства; книга прожила долгую жизнь и не утратила своей актуальности; сегодня она заслуженно возвращается к современному читателю. Я всегда была благодарна этому синему томику в изящной белой суперобложке — он появился в моей библиотеке через год после защиты университетского диплома, посвященного творчеству Лебедева; в ином случае, вероятно, многие страницы, написанные Петровым, были бы узнаваемы в моем собственном толковании.

Петров всегда стремился к чистоте формы, в чем бы она ни выражалась — в собственных литературных произведениях, в манере поведения, даже в выборе героев написанных им очерков. Поэтому нет противоречия в содержании его жизни — например, между его романами, реальными и сочиненными, между бывшими дружбами и существовавшими отношениями с коллегами. И в своих искусствоведческих трудах он неслучайно тяготел к мастерам большой живописной и графической культуры, в том числе к творчеству художников «Мира искусства». Он ценил прикосновение к классической традиции; его издавна интересовали возможности развития искусства, сохраняющего завоевания прошлого.

Сегодня опубликованы дневники Петрова, готовятся к изданию записки Лебедева, и в сопоставлении этих текстов с определенностью возникает проблема не столько искусствоведческая, сколько личностная. Написание монографии о другом человеке, о художнике, подразумевает неизбежность своего рода «самоотречения», что нелегко давалось эгоцентризму Петрова. (Неслучайно его работа затянулась на многие годы.) Лебедев и сам отличался внутренней сдержанностью, «закрытостью», но он был по-настоящему талантлив, каким бы испытаниям его талант не подвергался. Поэтому его слабости столь очевидны и даже обидны, но самим художником необъяснимы. Наверное, Петрову особенно трудно было проникнуть именно в эту глубоко эмоциональную сферу личности Лебедева, о которой тот никогда не говорил, а может быть, и не умел сказать. Петров же обладал трезвым умом начитанного интеллектуала и не случайно жестко препарировал самого себя в дневнике: «Что такое я? — Ум, ирония, изощренность формы и самое коротенькое дыхание»[97]. И через некоторое время уточнял: «Главное для меня — это некоторая замкнутость и отдельность, устраняющая меня от жизни. <…> Свойственная мне — сухость души»[98]. Принятый собственный «кодекс формы» не позволял ему переходить некую невидимую черту и нарушать ее выражением открытых чувств. Однако общение с Лебедевым и его произведениями наполняло вполне корректные академические рассуждения живым переживанием подлинного искусства, что, несомненно, всегда было свойственно Петрову.

Выразительный портрет своего современника и коллеги сохранили воспоминания известного историка искусства Дмитрия Сарабьянова: «Сквозь время вырисовывается и облик самого Всеволода Николаевича Петрова — человека умного, интеллигентного, воспринявшего столь важную для нас традицию определенного слоя русской культуры, в чем-то приятно старомодного, но всегда с большим интересом воспринимающим сегодняшний день и живущего в нем»[99].

<p>Владимир Лебедев. Автобиография</p>Из архива наследников Всеволода Петрова

Рисовать я начал, по рассказам родителей, с четырех-пяти лет. Причем проделывал я это следующим образом — раскладывал на полу бумагу и сам ложился на живот и «творил» баталии и лошадей, причем начинал я рисовать лошадей всегда с хвоста.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии