Владимир Ост. Роман

Осташов стоял спиной к бильярдному столу, опершись подмышкой о посох-кий, и глядел в темное окно. На улице было холодно, старые окна закрывались плохо, и стекла наружных рам заиндевели настолько, что их нижние углы заросли веточками ледяных узоров.

Владимир был один на втором этаже бывшей (и будущей) церкви, а ныне пока еще мультипликационной студии. Через некоторое время он вышел из оцепенения, обернулся к столу, взял сигарету, пустил дым под зеленый абажур и положил кий на сукно, а сигарету – назад в пепельницу. Затем, обогнув бильярдный стол, подошел к журнальному столику, взял с него бутылку минеральной воды, отпил, но не поставил ее на место, а вернулся с ней к окну. Здесь он еще раз отпил минералки и вспомнил, как однажды в детстве, в суровые монгольские морозы, увидев на стекле такие же перистые побеги, решил усилить эту красоту, придать ей роста и масштабности.

Долго маленький Володя не размышлял, понятно было, что если перед тобой лед, то нарастить его просто – надо добавить холодной водички. Чтобы узоры не растаяли от излишков воды, действовал он осмотрительно, по чуть-чуть: изо дня в день приносил на подоконник кружку с водой, смачивал в ней пальцы и стряхивал капли на оконную морозь. И его настойчивость была вознаграждена, к Новому году на стеклах уже кустились мощные, чуть не в пол-окна пампасы. Попытки родителей вернуть окну статус-кво были нейтрализованы мелкой ложью о том, что-де это в школе задали такое домашнее задание – вырастить и зарисовать в альбом природное явление «Мороз», и, мол, он, Володя, хочет, чтобы у него был самый лучший рисунок.

Боже, как играли эти узоры на утреннем солнце! А как стали искриться и переливаться ледяные грани по вечерам, когда рядом с окном отец установил елку с электрическими гирляндами! Лампочки на елке были мелкие и разноцветные, как леденцы «Монпасье» в жестяной коробочке (военторговский магазин, прилавок справа). Лампочки мигали, и ледяные узоры на окне жили своей жизнью. Сложнейшие всполохи, беспрерывное перетекание света, разбегание и скрещивание цветных лучиков – завораживающее зрелище! Альбом Володи, в итоге, пополнился не одним, а целой серией рисунков, посвященных ледяным папоротникам. Правда, это был альбом не для школы. Это был секретный альбом для души, который он, стыдясь неумелости своих художественных опытов, прятал даже от родителей. Тот самый альбом, где после похода на монгольское кладбище появился рисунок, изображающий череп с фиолетовыми ирисами в глазницах.

Странное дело, подумал, отпивая еще минералки, Осташов, в Монголии он прожил всего два-три года, а затем, как и до этого, жизнь семьи протекала (вслед за службой отца) в других местах – Ташкенте, Курске, Ростове-на-Дону и так далее. Почему же сейчас, когда он вырос, из всего длиннющего кочевого детства, в котором было как минимум пять длительных стоянок, чаще всего вспоминаются случаи именно «монгольского периода»? Непонятно. Возможно, необозримые степи Монголии были воплощением скитаний, к которым он так привык? Собственно, он и сейчас не раз ловил себя на мысли, что не понимает, что такого особенного находят люди в том, чтобы иметь родной очаг, дом. Ему были чужды эти чувства. Наоборот, его постоянно куда-то тянуло, иногда он почти физически ощущал некий ветер воли и странствий, толкавший в спину и продувавший его насквозь – даже грудь холодило от этого волшебного сквозняка, свистящего в дыру на месте сердца.

Осташов оглядел подоконник. В правом углу особняком лежали молоток, пассатижи, отвертка и моток синей изоленты. Дежурный набор завхоза, подумал Владимир. Все остальное пространство подоконника было усеяно всякой ерундой – бумажками, старыми журналами и газетами, огрызками карандашей, частями сломанной авторучки… Среди прочего тут была также истрепанная рисовальная кисточка, из которой торчало не больше половины первоначально имевшихся волосинок. Осташов взял ее, открыл внутренние рамы окна и, как бармены при составлении коктейля льют напитки по лезвию ножа на стенку бокала, так и он, используя кисточку, стал из бутылки по капле пускать минералку на стекло внешней рамы, чуть выше ледяных узоров. Капли потекли по стеклу медленными слезами, оставляя по себе хрустально-прозрачные стылые следы, которые чем-то напоминали свежие мазки красок на картине. Дело шло потихоньку, и это было залогом успеха в создании ледяной композиции.

Осташов обратил внимание на то, что картинка растет по своим законам: где-то, куда он направлял капли, водица скользила и скатывалась до оконной рамы, почти ничего не добавляя к узору, а где-то мгновенно давала всходы изморози. И это никак невозможно было изменить. Казалось, Владимир со своим поливом был всего лишь ассистентом, подмастерьем какого-то неведомого художника – кого-то, кто и являлся настоящим творцом рисунка.