Владимир Ост. Роман

Баба Таня, недовольно бубня что-то себе под нос, зашаркала к бурому вагону. Заглянула в него, повернула голову налево, затем – направо.

– Да, все чисто… Ну ладно, что ж поделать? – сказала она и ушла к себе, закрыв дверь.

– Я тут крысу видел, вон там по платформе пробегала, – сказал Осташов Паше-большому.

– Здесь этих тварей полно.

– Мне одна крыса нужна.

– Живьем?

– Ну да. Надо поймать. У меня друг – фотограф, журналист. Ему для съемки крыса нужна, и он так и думал, что на комбинате они должны быть, ну и попросил меня, если получится, принести ему.

– Во, блин, дает. Ну пусть сюда приходит и снимает.

– Нет. Ему надо снять, чтоб она по улице бежала.

– А-а-а, понятно. Ну поймай, если сможешь. Как ты ее – не знаю даже…

– Я знаю как. Мы в детстве мышей ловили банкой. Но здесь нужных банок нет. Мне, вместо банки, небольшой такой ящик подойдет, деревянный. Нигде тут не видел?

– Ящик?

– Ну, потому что картонную коробку она же быстро может прогрызть. А деревянный ящичек – нет. А лучше всего, конечно – большая консервная банка, из-под сельди такие здоровые бывают, знаешь?

– Ну-ну, знаю. Я такую как раз видел. Где только? А! Вон туда иди, – Паша-большой показал пальцем на угол стоящего рядом двухэтажного здания. – За этот склад зайдешь, увидишь: хлам всякий валяется. Я там проходил сегодня мимо, и встал поссать, и увидел. Точно – валялась там банка. Ржавая только, но для твоего дела подойдет.

Осташов зашел за вагон, спрыгнул с платформы и двинулся в указанном направлении.

Зайдя за угол склада, он остановился. Место было неосвещенным. Вернее, оно освещалось, но только отчасти – косыми лучами прожекторов, установленных на крыше промышленного здания, которое находилось за пределами хладокомбината, за бетонным забором. Немного постояв в полумраке, пообвыкнув, Владимир стал искать банку и довольно скоро нашел. Он поднял ее, придирчиво осмотрел – банка была что надо – и положил на землю. Потом отыскал там же кусок алюминиевой проволоки и принялся изготавливать рычаг для крысоловки. Сначала Осташов распрямил проволоку, присел к банке, отмерил по ней нужную длину – примерно полтора баночного радиуса – и, сгибая и разгибая в намеченном месте, отломал излишек. Затем дважды под прямым углом загнул проволоку: сантиметра два с одного края и сантиметров десять – с другого. Получилось что-то вроде скобы с неравными по длине концами.

Пока Владимир делал рычаг, он увидел, как в отдалении открылись всаженные в бетонный забор железные ворота. В эти ворота змеились рельсы, по которым электровоз вернулся за порожними вагонами. Когда Владимир собирался идти с готовым рычагом и банкой назад, электровоз уже подцепил вагоны и медленно отъехал от корпуса хладокомбината, и перед неспешно возвращающимся Осташовым полностью открылась платформа, на которой стоял в одиночестве Паша-большой. Бригадир лихо дважды свистнул, и откуда-то из-за ворот, в которые локомотив увлекал вагоны, раздался ответный свист, тоже дуплетный. Зная, куда делся последний кус охлажденной говядины при разгрузке, нетрудно было догадаться, что кроется за этим в меру художественным пересвистом: Паша-большой давал знать кому-то за пределами хладокомбината, что можно принимать запрятанный под потолком бурого вагона гостинец, и этот кто-то, несомненно, находившийся в сговоре с Павлом, рапортовал, что сигнал принят.

Паша-большой тут же развернулся и потопал в раздевалку.

Осташов, взобравшись на безлюдную платформу, прошелся вдоль ряда ящиков с охлажденной говядиной, остановился и уставился на мясо.

Он снова представил себе, как грузчики кидают одни туши на другие. Мясо – на мясо, мясо – на мясо. Шлеп, шлеп, шлеп. Сочно, с оттяжкой. Шлеп, шлеп.

Смерть и любовь. Чем же они связаны? Неужели все объясняется примитивно: смерть отбирает жизнь, а любовь дает ее. Это как-то слишком просто. Это объяснение подходит для какого-нибудь научно-популярного фильма Би-Би-Си о дикой природе. На экране кабан трахает свинью, потом показывают свинячью семейку через несколько месяцев: тот же боров с той же хрюшкой, а рядом пасутся их поросята. Потом демонстрируется, как обоих взрослых задирает тигр. Ну а после на экране – выводок поросят, которые остались жить. Бодрый диктор за кадром рассказывает о том, что смерть одного существа ничего не меняет для популяции диких свиней, поскольку перед тем как погибнуть, особи уже успели дать жизнь новому поколению. И талдычит зрителям о том, что смерть этих бедняг имеет практически тот же смысл, что и их любовь, поскольку дает жизнь другому зверю – тигру…

Ну разве можно вот так, тупо, толковать о том, в чем состоит связь между такими неуловимыми, таинственными явлениями, как смерть и любовь? Разве в этом разгадка двух мировых загадок? Бред, так не может быть.

Ладно, согласился сам с собой Осташов, это бред. Но тогда в чем разгадка?