Владимир Ост. Роман

Конечно, дело до некоторой степени облегчалось тем, что мясо в этом вагоне не приходилось поднимать с пола: оно висело на крючьях – как раз на уровне груди. И, более того, крючья крепились на роликах, которые катались на рельсах, протянутых под потолком вагона, а потому куски можно было, еще не сняв с крюка, подтягивать прямо к двери. Но все равно скользкость мяса напрочь затмевала и обесценивала это удобство.

Через полчаса-час, намучившись и наматерившись, окончательно взмокнув изнутри от напряжения и заляпавшись снаружи сочившейся из мяса кровью, бригада рухнула курить на перевернутый ящик-поддон.

– Нормально-нормально, мужики, – хрипло подбодрил коллег Паша-большой. – Скоро пойдем в раздевалку, в тепле отдыхать.

– Ну что, Паша, закончили уже? – спросила баба Таня, стоявшая в стороне, у весов.

– Да кажись, немножко осталось, – ответил бригадир. – Дух переведем и докидаем.

Тем временем в конце платформы показались силуэты, в которых Осташов, при их приближении, распознал Пашу-маленького со товарищи. Они действительно принесли целый ящик мороженого и предложили угощаться.

Никто из сидящих не шелохнулся, есть не хотелось.

Осташов уставился себе под ноги, в бетон платформы.

Перед внутренним взором Владимира все еще шла разгрузка. Многие ящики у стены были уже полны российской говядины, а сверху на мясо грузчики продолжали кидать все новые куски. Красное с кровью мясо шмякалось на мясо. Мясо – на мясо, мясо – на мясо, с характерным тяжким шлепком.

Осташову в этом виделось и слышалось что-то телесно-чувственное, почти эротичное. Окровавленная плоть исполняла гимн жизни, будто музыкальный ансамбль, состоящий из одних только глухих ударных инструментов.

Это могло бы показаться странным, но ощущения Владимира были именно таковы: мертвечина ударялась о мертвечину, играя туш во славу бытия.

Интересно, подумал Осташов, какая связь между этим мертвым мясом в крови и любовью? Между смертью и любовью какая-то связь точно есть, смерть и любовь определенно ходят в этом мире одной тропой.

Затем он без всякого перехода вспомнил улыбку Русановой.

И подумал: может, хватит уже злиться на Аньчика? Может, позвонить ей? Просто спросить, как дела?

Нет уж, перебьется. Пусть сама первая звонит, раз сказала: «Не звони».

– Там в вагоне еще одна нога висеть осталась, – устало сказал один из грузчиков-контрактников Павлу и кивнул на вагон.

– Знаю. Ты тут… это… рот закрой, ха-ха, береги силы, нам еще сегодня таскать и таскать до утра.

– Слышь, баба Тань, – обратился Паша-большой к учетчице. – Мороженого хочешь? Нет? Ну, смотри. Слушай, ты бы позвонила уже Степан Алексеичу, спросила, что дальше-то – в морозилку это все пихать или как? Нам немного доразгрузить вагон осталось.

Баба Таня зевнула и пошла в свою каморку.

Паша-большой быстро зашел в вагон.

– Ну чего ты встал, как пень? – сказал он из вагонного мрака Паше-маленькому. – Отдай ребятам мороженое и – шустро сюда, помоги мне с мясом.

– Блин, да сам, что ли, не справишься? – ответил тот, не двигаясь.

Паша-большой сделал удивленное лицо и по кругу оглядел сидящих контрактников, словно бы призывая их в свидетели неслыханной наглости второго бригадира. Осташов, памятуя о том, что Паша-большой в трудную минуту выручил его дельным советом, посчитал себя обязанным подсобить наставнику и направился в вагон.

– Ты чего? – удивленно спросил его Паша-большой.

– Давай я помогу, тут же всего-то одна нога осталась.

– Да ничего, мы сами справимся, – ответил, слегка смутившись, Паша-большой и яростно прошипел Паше-маленькому:

– Шевелись, твою мать, бабка Танька сейчас вернется.

– А-а, ты в смысле…

– Х.. на коромысле!

Долее Паша-маленький ждать себя не заставил. Он прошагал в вагон, и Осташов увидел, как бригадиры, не снимая говядину с крюка, вдвоем взялись за нее снизу и, словно чемодан на верхнюю полку в купе, закинули бедро под самый потолок – на металлические балки, по которым катались ролики с крючьями. Их движения при проведении этой странной операции были слаженными и отработанными. Оба тут же покинули вагон, причем Паша-большой, проходя мимо Владимира, спросил его утвердительным тоном:

– Ты же ничего не видел?

– Не видел, – ответил, проявив сообразительность, Осташов.

В дверях каморки показалась баба Таня.

– Степан Алексеич говорит, ничего пока трогать не надо, – сказала она, обращаясь к бригадирам. – Так что отдыхайте мальчики.

– Ну мы пошли в раздевалку, – сказал Паша-маленький.

Он скрылся в воротах, из которых выезжал на электрокаре Паша-большой, и все остальные грузчики потянулись вслед за ним. Только Паша-большой остался и закурил еще одну сигарету, и его примеру последовал Осташов.

– Ой, Паш, а куда ж ваши соколики-то уходят? – спросила баба Таня. – Ты ж говорил, там еще доразгрузить что-то надо. Или вы с Володей управитесь?

– Нет там больше ничего, это я ошибся. Звони, пусть забирают вагоны.

– Как же так? У меня тогда недостача получается по накладной.

– Ну недостача – значит, пиши, что недостача. При тебе же все кидали. Не веришь – иди и сама посмотри.