Владимир Ост. Роман

Владимир вспомнил Анну и подумал, что нечто, мешавшее ему добиться ее, нечто важное, но по какой-то причине недоступное его пониманию, вот-вот прояснится… Мясо – на мясо, мясо – на мясо, мясо – на мясо… Что же он не понимает? Нет, мысль ускользает, как охлажденная коровья нога из рук… Нет… Ничего не получается. Черт, ничего не понятно в этом мире.

Владимир шагнул к ближайшему ящику с говядиной, оторвал от разлохмаченной кромки одного из оковалков кусочек мяса, отошел подальше, в мало освещенное место платформы. Здесь он увидел кучку непонятного назначения металлических деталей, обрезков труб и чего-то еще в этом духе.

За кучей, в темном уголке, Осташов и установил на бетонном полу свою ловушку.

Конструкция была простой и эффективной: край перевернутой вверх дном жестянки опирался на длинный конец алюминиевой скобы, а короткий конец этой скобы с насаженным на него кусочком мяса находился глубоко под банкой. Итак, стоит крысе залезть под жестяные своды, приветливо приподнятые с одной стороны, и дернуть за кусок мяса, как алюминиевая подпорка сдвинется и банка прихлопнет ворюгу.

Смущал Владимира только малый вес банки. Какой-нибудь малохольной мышке, конечно, из-под нее не выбраться, а крыса, если проявит свои лучшие прыжковые и силовые качества, пожалуй, перевернет банку и освободится.

Осташов огляделся, и взгляд его наткнулся на валявшийся неподалеку старый рыжий кирпич. Общеизвестно, что старый, с отбитыми углами кирпич можно обнаружить где угодно – столько к сегодняшнему дню человечество напродуцировало этих параллелепипедов. Владимир сказал: «О! Класс!» – и аккуратно, чтобы не свалить алюминиевый рычаг, поставленный на боевой взвод, положил кирпич на банку. Ну вот, теперь можно быть уверенным, что, когда перед крысой опустится железный занавес, она не улизнет.

«Нет, смерть тут ни при чем, наверно, – подумал Осташов, вспомнив свои размышления о взаимосвязи между любовью и смертью. – Любовь – это никак не смерть, скорей всего. Может, любовь – это воровство? А человек же – не кусок говядины, чтобы его закинуть на карниз под потолок вагона и украсть, поэтому все так и сложно».

Глава 26. Старая, проверенная, очень хорошая камера

Милицейский фургончик с маленьким зарешеченным окошком на задней двери свернул с Садового кольца направо, на Цветной бульвар, затем, не доезжая до цирка, повернул еще раз направо, в короткий переулок, проскрипел шинами по снегу и разбросанному мусору мимо помойных баков и остановился в тупике у старого трехэтажного кирпичного здания.

Со стороны переднего пассажирского сиденья из автомобиля вылез милиционер со щеками, в которых тонули уши, и с шеей, которая своей державностью даже затмевала внушительность щек. Впрочем, фигуру его нельзя было назвать рыхлой, в страже порядка угадывался бывший спортсмен, скорее всего, тяжелоатлет. Зажмурившись и открыв рот в протяжном, все набирающем широту зевке, медленно вынимая на ходу связку ключей из кармана, он дотащился до заднего торца автомобиля, завершил колоссальный зевок львиным ревом и таращеньем глаз и отпер тюрьму на колесах. Как только рот милиционера захлопнулся, дверца камеры распахнулась, и на землю спрыгнул – руки в наручниках за спиной – Григорий Хлобыстин. За ним выскочил второй конвоир – неброской наружности, но подтянутый, справный, словом – идеальный милиционер.

Они прибыли к учреждению, от которого за километр веяло тоской и жизненными тяготами. Во всяком случае, стоявшие у входа несколько посетителей разного возраста и пола хранили на лицах выражение, не оставлявшее сомнений – дискотеки здесь не предвидится. Кто-то угрюмо курил, кто-то, держа в подрагивающих руках официального вида бумаги, с печалью глядел себе под ноги, кто-то тихо переговаривался, бросая по сторонам затравленные взгляды.

Хлобыстин, однако, держался совершенно иначе. В сопровождении двух вышеописанных милиционеров он прошел мимо висевшей на стене таблички «Тверской районный суд г. Москвы» и водвинулся внутрь, как завсегдатай, ступающий за порог родного пивного бара. Словно он в предвкушении приятного вечера и лишь несколько удивлен новым дизайном входа в любезное сердцу заведение, да вот еще руки отчего-то за спиной свело. В этом был весь Григорий, неунывающая натура: на его лице при любых ситуациях, как правило, читалось одно – уверенность, что его ожидает что-то приятное, вроде вечера в пивной. Конечно, обстоятельства могли добавить к этой доминанте чуточку той или иной краски, какой-то оттенок настроения. Но не более.

* * *

На зеленом поле бильярда лежали рядом два шара песочного цвета и морская раковина, примерно тех же размеров и наружной окраски, что и шары. Ракушка выполняла функцию пепельницы – из ее красно-оранжевого нутра, от тлеющего края сунутой туда сигареты, вверх скользила сизая ленточка дыма, которая теряла на определенной высоте строгость и прямоту и завихрялась кудреватым барокко.