Владимир Ост. Роман

– Нет, Степан Алексеевич сейчас позвонит и скажет, куда дальше. Может, машины подойдут, и сразу по магазинам отправим. Пока вот в ящики складывайте.

– Мужики, делимся, кто с каким бригадиром: трое – со мной, «Францию» носить, и трое – с Пашей-маленьким, наше, совхозное мясо таскать, – сказал Паша-большой, слезая с сиденья электрокара.

– Давай-ка лучше я с ребятами французскую говядину разгружу, – вкрадчиво сказал Паша-маленький (тот квадратный малый, что допытывался у Владимира, известно ли ему, чем отличаются телки России от телок Франции).

– Ага, разбежался, – весело ответил Паша-большой. – Очень ты умный.

– А че?

– Ты уже прошлый раз «Францию» тягал, так что теперь моя очередь, а ты иди нашу хреначить.

– Ой, ну и захреначу!

– Ну вот и захреначь!

– Да и захреначу!

– Ну вот и давай!

– Че «давай»?

– Хреначь – вот чего.

– Да захреначу, че ты.

По завершении этой содержательной дискуссии оба Павла подошли к вагонам. Паша-большой отпер засов раздвижной двери белого длинного изящного вагона, а Паша-маленький – замок двери вагона ржаво-бурого цвета, и они одновременно откатили дверные створы.

Осташов заглянул в ближайший, бурый, вагон, там висели подвешенные на крючьях четвертины коровьих туш. Владимир не без любопытства рассмотрел ярко красные кусищи с фиолетовыми печатями и сообразил, каким именно образом действовала разделочная пила мясника на бойне. Очевидно, она проходилась по обезглавленным и освежеванным тушам крестом. Сначала продольно – от форштевня до кормы прямо по килевой балке (по позвоночнику, стало быть). Осташов представил себе, как туша при такой операции раскрывается на манер раковины мидии и принимает вид бабочки с безмятежно расправленными крыльями. Далее разделочная пила разрезает образовавшиеся половины еще раз пополам, но уже поперек. Куски, таким образом, получаются двух типов: либо предплечье с примыкающими ребрами – штука, отдаленно напоминающая огромный аккордеон без одной клавиатурной боковины, либо бедро с частью таза – этакая бейсбольная бита циклопа.

Затем Владимир отправился на экскурсию к белому вагону. В нем Владимир увидел все те же четвертушки, или лучше бы сказать, четвертуши мяса. Правда, здесь они не висели, как в буром вагоне, а громоздились торосами на полу. Глядя на это мясо, Осташов понял, что имел в виду Паша-маленький, когда говорил о национальных особенностях пришедшей на разгрузку продукции. Французские куски на самом деле сильно отличались от российских. Прежде всего, размерами. Они были просто-таки чудовищными, исполинскими. Осташов, как неоднократно убеждался читатель, никогда не испытывал проблем с фантазией, но даже ему, легкокрыло передвигавшемуся в нереальных мирах, трудно было представить себе, какого роста могли достигать при жизни те заграничные быки или коровы, чьи части сейчас беспорядочно грудились перед ним.

Кроме того, французская говядина отличалась цветом. Точнее, мясо наверняка имело, как положено, здоровый цвет кумача, однако утверждать это с уверенностью было невозможно. Потому что все куски были тщательно запеленаты белой материей. Так, пожалуй, могла бы быть закутана древнеегипетская скотина (многотучная, не преминул бы подчеркнуть Гомер), забитая по случаю кончины фараона и замурованная вместе с его мумией в пирамиде, чтобы правитель, вздумай он закатить банкет в загробном мире, не испытывал недостатка в провизии.

Видимо, рассудил Осташов, французы оборачивают мясо материалом ради лучшей сохранности и чтобы соблюдались санитарные нормы.

– Ну, чего, Володь, увидал, в чем разница? – спросил, подходя, Паша-маленький.

– Да-а, вот это телки у них, – ответил Осташов. – Ну и ноги! Наверно, как у фотомоделей, от ушей растут.

– Ага, от рогов, ха-ха. И глянь – культурно, в чулках, как это тебе?

– Франция есть Франция.

– Ну и что, Володь, какое хочешь мясо таскать, наше маленькое, или французских монстров? – спросил Паша-большой, до этого стоявший рядом в молчании, и обменялся многозначительным взглядом с Пашей-маленьким, и хитро посмотрел на Осташова.

Владимир хотел без заминки ответить, мол, ему все равно, но в следующую секунду решил, что лица двух Павлов приняли лукаво-испытующее выражение неслучайно. Похоже, они считают, что ему, новичку, слабо носить крупногабаритные иностранные куски. Как бы не так!

– Я займусь «Францией», – небрежно сказал он, надевая рабочие перчатки. Да, черт возьми, его можно называть художником, а в последнее время – риелтером, и да, черт возьми, работать грузчиком ему еще не доводилось, но сейчас он всем тут покажет, что не относится к тем офисным хлюпикам, которые ничего тяжелее карандаша поднять не способны. Владимир чувствовал возбуждение, предстояло хорошенько физически потрудиться.

– Молодец, сообразил, где полегче, – сказал Паша-маленький, фыркнул и пошел к бурому вагону, так что Осташову пришлось лишь кинуть ему в спину: «Ничего себе – полегче! Да тут же не говядина, а бронтозятина какая-то!»

– Ладно, поперли, – сказал Паша-большой.