Владимир Ост. Роман

Глава 12. Тайный знак

Глаза Осташова выражали скуку. Скуку и смирение с ней. На лбу его проступил бисер пота. Владимир стоял спиной к стене в тамбуре пригородного электропоезда, одолеваемый невероятной духотой, которая образовалась в вагонном предбаннике из-за июньской жары снаружи, а также оттого, что внутри яблоку негде было упасть.

Поезд, дергаясь, постепенно замедлял ход.

С каждым резким притормаживанием толпа давала сильный крен в сторону той стены, у которой стоял Владимир, и лишь после всеобщего кряхтения и перетаптывания вся масса возвращалась в прежнюю, вертикальную позицию. Тогда Осташов мог относительно свободно дышать и не отворачивать лицо из опаски, что огромный рюкзак ближайшего соседа поцарапает ему нос.

– Станция «Красково», – прохрипели динамики голосом, исполненным отвращения и презрения.

Читатель! Вот это прелюбопытная, между прочим, подробность российской жизни. Трудно понять, отчего, но дело обстоит именно так: поголовно все водители поколесно всех средств общественного транспорта сообщают названия предстоящих остановок, как правило, именно таким, бесконечно надменным и брезгливым тоном.

По этому поводу мне вспоминается один мой знакомый – преподаватель физики.

Этот мой знакомый, еще будучи студентом, мечтал о карьере в элитном научном центре. Мечтал о блистательных открытиях, которые будут отмечены Нобелевской премией (насчет премии он никогда не сомневался, и могу поспорить, что на этот случай у него даже была заготовлена благодарственная речь в адрес Нобелевского комитета). Но мечтания его не сбылись. Возможно, главное открытие жизни – необязательно связанное с физикой – ждало его впереди? А возможно, открытие уже состоялось, но он его принял за что-то незначительное и пропустил? Об этом он не задумывался, поскольку с юности мечтал лишь о своей физике. И вот…

И вот представь себе, читатель: стоит он, мой физик, уже с легкой проседью на висках, в классе безнадежно средней школы и объясняет подросткам азы термодинамики. Он рассеянно смотрит на ряды сидящих за партами учеников и не видит никого и ничего. Он не склонен переоценивать ни способности лоботрясов, ни их тягу к знаниям, и безмерна тоска его невидящего взгляда.

Только когда в поле зрения физика попадает некий ученик с третьей парты у окна, взгляд преподавателя на минуту сосредотачивается: этот парнишка («Шляков», – всплывает в сознании учителя фамилия ученика, причем фамилия звучит в голове физика как-то отвлеченно, словно название какого-то неизвестного явления природы), – этот парнишка, размышляет учитель, наверняка далеко пойдет. Слету, с первых слов юнец ухватывает суть объясняемого, и все укладывается в его умной голове системно и четко. И что приятно, из всех предметов обучения именно физика ему, похоже, особенно интересна. Да и самого учителя физики Шляков, кажется, ставит выше остальных преподавателей. Да! Что ни говори, приятно иметь ученика, который, чем черт не шутит, лет через пятнадцать, глядишь, станет лауреатом…

Тут, впрочем, ход размышлений учителя неожиданно прерывается. Он замечает некое беспокойство в поведении подростка. Отчего бы это Шляков сидит, как на иголках? А, догадывается физик, паренька, похоже, заинтриговала новенькая ученица, которую посадили перед ним, и сорванец горит желанием оказать ей знак внимания. Девочка и впрямь обещает стать красавицей. Что же Шляков? Ну так и есть! Лишь учитель отворачивается и устремляет взгляд на портрет Эйнштейна, который висит на стене, проказник устраивает над головой девочки целый салют из клочков бумаги и, довольный ее замешательством, заливается победно-счастливым, хотя и приглушенным смехом.

Школьница с недоумением – несколько показным – начинает стряхивать белые клочки с волос и плеч, а физик снова мрачнеет. Шалость даровитого ученика не осталась для него не замеченной, хотя он и смотрел в другую сторону. Он и отвернулся-то лишь для того, чтобы спровоцировать Шлякова. А сам, между тем, наблюдал за происходящим при посредстве застекленного портрета Эйнштейна и видел все, словно в зеркале. Угол отражения равен углу падения. Эх, Шляков-Шляков, если б ты знал, как низко пал сейчас в глазах преподавателя!

Учитель физики с тоской констатирует, что чрезвычайная сообразительность Шлякова уравновешивается столь же неуемным озорством и неусидчивостью. «Нет, он не станет нобелевским лауреатом», – решает физик. И на душе у него становится мерзко. И физик вызывает Шлякова к доске голосом, исполненным беспредельной скуки, разочарования и пренебрежения.

Однако если говорить о машинистах, шоферах и прочих возницах общественного транспорта, то не все же они, наверно, в юности мечтали стать космонавтами, а когда не вышло, прониклись таким стойким презрением к миру и таким ядовитым пессимизмом, которые поневоле прорываются в голосе во время объявления остановок.