Владимир Раевский

Заканчивался декабрь. Небо затягивали хмурые тучи, посылая на землю моросящие, нудные дожди. Настроение у Раевского было под стать погоде — мрачное. С предписанием командира полка полковника Непенина он прибыл в город Килпю для расследования причин побега девяти солдат из учебной команды полка. Командировка ничего приятного не сулила. Он знал, что ему нужно будет приоткрыть шторы, за которыми скрываются неблаговидные дела офицеров батальона.

Побеги тогда были не редкость. Из 17-й дивизии, которая соседствовала с 16-й, за шесть недель только из одного полка бежало 28 солдат. Офицер, проводивший расследование в 17-й дивизии, рассказывал Раевскому, что два раза в день там проводятся изнурительные учения, от сильной затяжки на груди ранцевых ремней солдаты падают в обморок. Один солдат, участвовавший в двух войнах и имеющий три ранения, хотел застрелиться от невыносимой жизни, но как христианин предпочел умереть от руки бусурманов, а потому и бежал, зная, что они режут головы, но имел несчастье быть пойманным, попросил, чтобы его расстреляли.

Генерал Орлов, как и Раевский и другие прогрессивные офицеры, был уверен, что побегов можно избежать, но для этого надобно создать солдату минимальные человеческие условия.

Раевский долго и упорно изучал причины побега девяти солдат. Он вникал во все подробности учебы и быта солдат, со многими беседовал, как говорят, по душам. Солдат Деркач во время разговора вначале плакал, а потом доверительно поведал:

— Я, господин капитан, сосчитал, что только в роте имеется двадцать четыре начальника, кои имеют право наказывать солдата по 200–300 ударов палками.

— Я с вами согласен, но, прошу вас, более об этом никому не говорите. Генерал Орлов не даст в обиду вашего брата.

21 января Раевский возвратился из командировки и рапортом на имя командира полка, а в копии генералу Орлову донес: «…Господин подпоручик Нер палками наказывал мало, но сильно и жестоко бил людей своеручно по зубам… В 4-й егерской роте фельдфебель Садовский, кроме жестоких побоев, своеручно по зубам, наказывал даже и по сие время некоторых палками и тесаками… Но что всего хуже, что фельдфебель удерживал часть провианта как на квартирах, так и в карауле, и когда нижние чины стали требовать отчета и пополнения провианта, то удары по зубам были его единственным ответом. 5-й егерской роте, где прежде побоев не было и где в таком большом количестве открылись ныне, все от первого до последнего показали, что подпоручик Андреевский со вступлением своего в командование не встречал иначе роты, как самыми жестокими ругательствами и поносительными выражениями, унижающими не только звание воина, но и самое человечество. По опросу оказалось, что по принятию роты за учение наказывали от 100 до 300 ударов палками, что и в штрафную книжку не заносилось. Побои же по зубам, по голове и прочим частям корпуса солдаты не ставят в счет — унтер-офицеры Назаров и Донец не только жестоко били людей по зубам, но первый весьма часто грызет людей за уши и за лицо. Во время квартирования по деревням в декабре месяце за целый месяц солдаты не получали провианта, говорили им, что они кормят их из милости, а на жалобу нижних чинов на жителей господин поручик Андреевский никакого удовлетворения никому и никогда не делал… Я другой причины побоев открыть не мог, как от обхождения командиров вообще к своим подчиненным, доказательством сему служить может, что из 2-й карабинерной и 5-й егерской только были бежавшие».

Расследование послужило своеобразным толчком Раевскому для продолжения начатой работы «Рассуждение о солдате». В те дни он записал:

«С 18 до 30 лет — суть лета, когда человек известного роста и крепкого сложения принимается на службу военную. И… оставя семейство, земледельческое состояние… он клянется царю и службе на 25 лет сносить труды и встречать мученья с безмолвным повиновением. Клятва ужасная! Пожертвование, кажется, невозможное!..