Владимир Раевский

Весть о приезде сына всем известного дворянина Федосия Михайловича. Владимира, быстро распространилась в обоих селениях. Старшие жители этих сел хорошо помнили, как ими опального Владимира в свое время произносилось шепотом. Как ни старался Федосий Михайлович скрыть тогда от людей, что его сын заключен в Тираспольскую крепость, ему это не удавалось. Не зная истинной причины, злые языки слагали о Владимире различные легенды, и когда они доходили до утомленного жизненными невзгодами Федосин Михайловича, тот в долгие бессонные ночи мысленно корил любимого сына за то несчастье, что он принес ему и всеми почитаемой фамилии Раевских. На Федосия Михайловича навалилась лавина горн. В 1810 году от чахотки умерла жена, несколько лет спустя эта же болезнь унесла в могилу его старших сыновей Александра и Андрея. В одночасье постарел и осунулся Федосий Михайлович, арест же и заключение в каземат любимого сына Владимира окончательно надломили его. Он лишился надежды, и вскоре смерть преждевременно унесла его.

Прошло более тридцати шести лет с тех пор, как Владимир Федосеевич еще юным оставил Хворостинку. Сейчас он был на пути к ней. Все эти годы он испытывал потребность поклониться этой земле. Была, правда, и тайная надежда: в Хворостянке остаться доживать последние годы и лечь в землю рядом с родителями.

В этот год было знойное лето. Приближалась пора уборки хлебов. Коляска, в которой ехали Владимир Федосеевич и Юлий, монотонно грохотала по сухому наезженному большаку. С обеих сторон дозревали хлеба. Солнце стояло в зените, когда путники подъехали к последней почтовой станции. Остановились сменить лошадей и пообедать. Эту станцию Владимир Федосеевич помнил с детских лет. Присмотревшись, сказал сыну:

— А знаешь, Юлий, здесь все по-прежнему, даже вот тот мордастый чиновник, что сидит у открытого окна, будто тридцать шесть лет так и не отходил от него… Странно… Каждый раз, когда я летом возвращался на каникулы в село, то обыкновенно здесь, на этой станции, меня встречал отец. Мне и сейчас кажется, что вот-вот из-за того домика, что у дороги, выскочит его тройка рысаков…

Воспоминания по-особому тревожили сердце Владимира Федосеевича, но сына они не волновали. Этот край, эта земля для него незнакомы, чужие. Его мысли были там, далеко в Сибири, где родился и вырос и где осталась его любимая девушка. Но чтобы поддержать разговор, безразлично спросил:

— Дед сам правил лошадьми, как ты?

— Нет, конечно, у него кучер был. — И, немного подумав, добавил: — Не знаю, говорил ли я тебе когда-нибудь, что у отца была замечательная библиотека на французском и немецком языках. Много книг. Среди местных дворян отец слыл самым образованным человеком, за что они не раз избирали его своим предводителем. Отец много читал и этому нас с детства приучил. Радовался всему передовому. Я уже был в каземате, когда летом 1822 года мне друзья принесли журнал «Отечественные записки», в котором была опубликована статья отца. В ней он рассказывал об одном предводителе дворянства, который был человеколюбивым и взял на обучение за свой счет первоначально десять человек, а потом еще шесть из числа тех детей, родители которых не были в состоянии обучать их. А еще увлекался отец собирательством редких старинных предметов, украшавших его усадьбу и дом. На всю жизнь мне запомнился один любопытный случай. Отец дружил с богословским помещиком Старовым, большим любителем карт и псовой охоты. Не помню точно, но собак у него было не менее двадцати. Однажды, будучи в гостях у Старова, отец обратил внимание на «каменную бабу», валявшуюся у людской избы. Дворовая челядь использовала ее как скамейку для посиделок. То было изображение скифского божества, древнее каменное изваяние женщины из серого песчаника высотой где-то около двух метров. Этот памятник седой старины, Юлий, можно и сейчас иногда встретить на древних степных курганах. Своим величавым спокойствием они поражают спутников, храня тайну многовековой истории. Они помнят времена золотоордынского нашествия и других былых времен. Население окрестило их «каменными бабами». Им приписывают сверхчеловеческую силу, о них ходят разные суеверные толки.

Им поклоняются, а проходя мимо, снимают шапки, кое-кто целует их. От Старова отец узнал, что «истукана» — так он называл «бабу» — ему привезли много лет назад из урочища Жерновки, где он простоял, наверно, пе одну тысячу лет. Для Старова изваяние никакого интереса не представляло, пока отец не высказал желание приобрести у него «истукана». Категорическое «нет!» было ответом Старова на различные предложения. У отца был прекрасный конь по кличке Амур, он очень нравился Старову. Недолго думавши, отец в горячке предложил обменять Амура на «истукана», но Старов и на это не согласился.

Рассказ Владимира Федосеевича неожиданно прервал кучер, объявивший, что лошади заменены и он готов продолжить путь.