Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств

В его эпоху грызть „систему“ было важно — чтобы она не загнила еще больше. Он прекрасно ее грыз, насколько это было возможно делать открыто. Это, так сказать, была его специализация, его миссия. Чего еще я от него хочу? Это же глупо — требовать от пилы, чтобы она годилась еще и для использования в качестве молотка или стремянки.

Кстати, по-моему, антисоветчиком он не был: он хотел подправления „системы“, а не ее замены. В то время „система“ мыслилась незыблемой и перспективной. Она демонстрировала явные достижения в различных областях — и медленно, но верно распространялась по планете. Поскольку Высоцкий не был вполне маргиналом, то можно сказать, что он воплощал самокритичность „системы“, был примером и символом возможной в ней духовной свободы (не такой уж ограниченной). Наверняка к Высоцкому подбивали клинья всякие Ларисы Богоразы — и ставили его в неловкое положение: с одной стороны, надо быть честным и смелым, с другой, чутьё подсказывало, что с этими борцами за „права человека“ что-то не так.

По аналогии с великими мыслителями можно различать великих чувствователей. Высоцкий был великим чувствователем. Во всяком случае, он в этой части был помощнее многих более удачливых поэтов. Высоцкий выразил здоровую народную реакцию на советские реалии сороковых–семидесятых годов.

* * *

Когда в конце 1980-х стали вдруг много говорить о Высоцком, меня это раздражало. Я даже пробовал сочинить разухабистые стихи по этому поводу. Стихи, как обычно, не получились, но в качестве выражения моих тогдашних чувств они сгодятся:

„Володя!“ — стонет Розенбаум
И рвет струну, мне душу взрыв,
А на Ваганьковском наплыв —
Ведь „сверху“ повернули кран.
   Володя нынче в моде —
   Украсим штаны Володей,
   Сделаем наклейку,
   Зашибем копейку.
И т. д.

Даже со своими недостатками он был выше этой спущенной Горбачевым своры публичных поклонников, умеющих хорошо устраиваться.

Высоцкий — борющийся, страдающий, побеждающий, проигрывающий. Достоинство этого образа — в его подлинности: это ведь не какой-нибудь придуманный герой, раскрашенный сообразно интеллигентской моде.

* * *

Из любимейшего:

Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне — и неспроста:
Я не люблю насилья и бессилья,
Вот только жаль распятого Христа.