Власовщина. РОА: белые пятна.

«Знаете, Вильфрид Карлович, все прошло хорошо! — сказал Власов, выйдя от Гиммлера. — И совсем не так, как я себе представлял. Гиммлер — глава немецкой полиции… рейхсфюрер СС… Я думал увидеть кровожадного чекиста вроде Берии, настоящего великого инквизитора, для которого я только «русский унтерменш»… А встретил я, как мне, по крайней мере, показалось, типичного буржуа. Спокойного и даже скромного. Никаких наскоков, как, скажем, у Лея… Напротив, скорее некоторая неуверенность.[160] Ни слова о сверхлюдях, ни звука о евреях…[161] Да, Гиммлер как бы извинился передо мной, что его довольно долго вводили в заблуждение «теорией об унтерменшах»…[162] Я не думаю, что Гиммлер умен (?). Он кажется мне скорее ограниченным, узким и педантичным. Он из деревни, а значит, как я, крестьянин. Любит животных…[163] Он открыто признал многие ошибки, сделанные до сих пор. И это мне понравилось. Он сказал, что говорил с фюрером и получил его согласие на немедленное проведение мероприятий, обеспечивающих новую политику. Если я его правильно понял, мы сможем сформировать десять дивизий. Русский Освободительный Комитет может сразу же начать действовать как суверенный и независимый орган. Унизительная нашивка «OST» для рабочих будет изъята, и наши рабочие и военнопленные приравняются к рабочим и пленным других стран.

— Видите, — прервал я генерала, — хотя бы этой цели мы все же добились. Вы помните: она была в основе нашей связи.

— Я добился и еще кое-чего. Мы получаем статус союзников… Гиммлер предложил мне занять должность главы правительства, но я сказал, что ни я, ни Русский Освободительный Комитет, который теперь будет создан, не могут взять на себя полномочий правительства. Это может решить русский народ, а вернее Россия в свободном волеизъявлении…»…[164] Я ни на йоту не отступил от своих требований. Я изложил мою политическую программу. Я сказал ему, что сталинский режим и сегодня обречен, если народ в России возьмет власть в свои руки. И сначала — объединение всех антисталинских сил и разгром противника, а потом каждый народ в пределах России может решать свободно свою судьбу в рамках нового европейского порядка. Кажется, он понял, — во всяком случае, соглашался. Наконец, я просил его перевести из Франции наши «батальоны», если это еще не поздно, и подчинить их моему командованию».

Вообще, когда читаешь то, что написал Штрикфельдт в своей книге «Против Сталина и Гитлера», теряешься иной раз в догадках: Штрикфельдт так глуп или он намеренно работает под простачка и его надо не читать, а расшифровывать, абзац за абзацем. Все, что выше говорит Власов Штрикфельдту, оказывается, он произносит, находясь все еще в приемной Гиммлера! Вокруг офицеры, среди которых наверняка есть с русским языком. Зачем этот монолог у дверей кабинета Гиммлера? Последнее уточнение совместной «легенды» по поводу встречи «наедине» Власова и Гиммлера? Информация из первых рук для очень «любознательных», которые сторожат дверь кабинета Гиммлера? Пресс-конференция без корреспондентов? Да, это и была пресс-конференция на пороге кабинета Гиммлера, в присутствии тех же самых генералов, выступая перед которыми, Гиммлер назвал Власова «свиньей», Андрей Андреевич аттестовал его во всеуслышание: «типичный буржуа» — худшей характеристики для эсэсовца быть не могло, ведь они боролись против капитализма; сквозит «неуверенность» — и это про стального шефа СС?!; оказывается, Гиммлер «как бы извинился передо мной» — за «свинью»; во всяком случае, Власов громогласно называл Гиммлера «ограниченным, узким и педантичным… Он из деревни…». Короче, отомстил за «свинью», реванш состоялся.

«Власов был удовлетворен. Он выиграл эту битву после многих унижений, которым он подвергался в течение двух лет. Служа своему народу, он заключил сейчас соглашение с Гиммлером, как Черчилль в свое время со Сталиным»,

— это тоже Штрикфельдт.