Власть и страсть

Артур Барроуз несколько успокоился и сказал спокойно:

— Звучит это, конечно, не по-джентльменски. Надо собрать материал на Бальфура и дать какому-нибудь журналисту. В «Телеграфе» была статья про него. Может, стоит с этим же журналистом и развить эту тему.

Реймонд удивился еще больше:

— М-да, отец, на тебя это нисколько не похоже…

— Я знаю. Ты читал статью в «Дейли Миррор» про меня?

— Я не очень-то читаю эту газету…

— Я тоже. Меня критикуют за анти-суфражисткие взгляды. Материал собран основательно — журналист хорошо поработал. Впрочем, я не скрываю своих взглядов на этот счет. Но надо отдать должное журналисту — он сделал свою работу хорошо.

— Мне теперь понятно…

— Понятно — так действуй!

— Хорошо. У меня к тебе тоже есть просьба. Вернее, от нашего французского друга Андре Дешампа. Как бы тебе сказать…

— Скажи, как есть.

— Это тоже касается компромата.

— Да? — заинтересовался Артур Барроуз. — В отношении кого?

— Это касается Германии. Ему стало известно о… содомии… во дворце кайзера Вильгельма. Он хочет полностью расследовать этот вопрос.

— Господи! Насколько это серьезно? Это бомба! А что я могу сделать?

— Фридрих фон Хольштейн — эта важная фигура во внешней политике Германии.

— Конечно, знаю я его. Это один из немногих политиков, с кем мы можем говорить.

— Так вот, есть сведения, что адъютант кайзера генерал-лейтенант Куно фон Мольтке имеет сексуальные связи с мужчинами, в том числе и с близким другом кайзера Филиппом Эйленбургом, который…

— …враждует с Фридрихом фон Хольштейном, — завершил Артур Барроуз. — Да… это что-то!

Наступила пауза. Реймонд дал время, чтобы отец подумал.

— Что ты думаешь на этот счет?

— Я думаю, что надо действовать, черт побери! Есть ли материал, который мы могли бы передать Хольштейну?

— Пока нет. Но в этом направлении ведется работа, как мне написал Дешамп. Кстати, если пошла такая бодяга… то может тебе известно… что Бальфур тоже…

— Что?! Что с ним?!

— Говорят, что он любитель острых ощущений, как, например, удовольствий от плеток и прочей ерунды. Тебе, наверно, известно, что, несмотря на его статус холостяка, у него давние отношения с Мэри Чартерис.

— Госпожа Чартерис или леди Эльчо. Её знаю — она возглавляет клуб под названием «Души». Я там был пару раз — милая группа людей, но сейчас они все реже и реже собираются. Но я не знал, что у него такие извращенные вкусы.

— Так говорят, это не подтверждено, но, может, стоит покопать глубже.

Артур Барроуз вздохнул:

— Сынок, это все не совсем по мне. Поверь, в наш век информации, газет и журналов, когда вкусы общества формируется не за счет устоявшихся веками традиций, а стремительно изменяющихся отношений под влиянием технологий и массового общественного разврата… да-да… разврата, нам, похоже, придется играть в эти игры.

— Меня не надо особенно убеждать.

Вена

Али в то утро встал и посмотрел на застуженную морозом улицу, по которой брели несколько рабочих, один из которых нес перед собой тележку с инструментами. Иногда бывают дни, когда не хочешь работать, подумал Али, даже не хочешь выходить на улицу. Он себе мог позволить такую роскошь — остаться дома и пить чай. Однако большинство людей этого сделать не могут — он посмотрел на чернорабочих на венской улице и в голове всплыла картина Эдварда Мунка «Крик». Новое искусство рождено самим временем, подумал Али.

Зазвенел звонок — почтальон принес очередное письмо из Баку. Сестра Али Айнур написала полное нежности письмо, где говорила о том, как она и все члены семьи скучают по Али. «Я знаю, — продолжала она, — тебе не хочется возвращаться из Европы, но должна тебе сказать, что Баку стремительно меняется и превратился в самый настоящий европейский город. В этом году в городе открылся первый синематограф „Французский Электро-Биограф“ в пассаже на Ольгинской. Смута, погромы и разбойные нападения остаются в прошлом…» Все ясно, сестра звала его обратно в Баку и, наверно, письмо было написано по просьбе или указанию отца. Тактика запугивания не произвела эффекта, и теперь Гасымбек-старший пустил в ход жалость. Конечно, Али любил сестру и даже думал, что ей будет лучше переехать в Европу, чем жить там, в мусульманской среде, и быть выданной замуж за какого-нибудь мракобеса. Отец Али хоть и был человеком относительно прогрессивных взглядов — поэтому и отправил Али на учебу в Европу — но, когда дело доходило до семьи, женитьбы или замужества — его традиционализм брал верх. Тем более, он несколько по-разному относился к сыновьям и дочерям, которых у него в общей сложности от двух браков было семеро. Теперь, очевидно, отношение отца к Европе и ее ценностям несколько изменится после того, как Али не подчинился его приказу вернуться на родину.