Властелин Колец: Братство Кольца

— Не говори плохо о Владычице Галадриэль, — строго прервал его Арагорн. — Ты сам не знаешь, что говоришь! Ни в ней, ни в этой земле нет Зла, если только человек не приносит его с собой. И тогда ему действительно лучше поостеречься. С тех пор как мы покинули Ривенделл, сегодня ночью я впервые буду спать спокойно. Я хочу крепко уснуть и хоть на время забыть о нашем горе. Я устал и телом и душой.

Он бросился на свое ложе и тут же уснул.

Остальные вскоре последовали его примеру, и ничто не тревожило их сон. Проснувшись, они увидели, что лужайка перед шатром залита ярким светом дня и фонтан сверкает на солнце.

Несколько дней они провели в Лотлориэне. Все это время ярко светило солнце, лишь изредка выпадал мягкий теплый дождь, освежая все вокруг. Воздух был прохладен и мягок, как ранней весной, однако уже чувствовался глубокий покой зимы. Путники ничем не занимались, только ели, пили, отдыхали и прогуливались среди деревьев, и этого было довольно.

Они больше не видели Владыку и Владычицу и мало беседовали с эльфами: лесной народ почти не знал язык вестрон. Халдир распрощался с ними и ушел обратно к северным границам, где после тех новостей о Мории, что принесли путники, были усилены сторожевые посты. Леголас почти все время проводил с галадримами, хотя возвращался, чтобы поесть и поговорить с другими. Уходя, он, к удивлению остальных, часто брал с собой Гимли.

Друзья постоянно говорили о Гэндальфе, и то, что каждый знал о нем, ярко вставало в их памяти. Когда прошли усталость и боль, горе от этой утраты стало еще острее. Они часто слышали поблизости пение эльфов и знали, что те слагают плачи о гибели Гэндальфа: его имя звучало среди нежных и печальных, но непонятных им слов.

— Митрандир, Митрандир! — пели эльфы. — О, Серый странник! — Так они любили называть его. Но когда Леголас был рядом, он не переводил их песни, ибо, как он пояснил, должным искусством он не обладал, а горе его так велико, что вызывает слезы, а не пение.

Фродо первым попытался излить свое горе робкими словами. Его редко тянуло сочинить песню или стихотворение, даже в Ривенделле он только слушал, но сам не пел, хотя в памяти его хранилось множество стихотворных строк, сложенных другими. Но сейчас, когда он сидел у фонтана в Лориэне и вокруг звучали голоса эльфов, его мысли облеклись в форму песни, и песня эта показалась ему красивой. Правда, когда он попытался повторить ее Сэму, то смог вспомнить лишь часть — от нее осталась будто горсточка увядших листьев.

Когда в Уделе опускался серый вечер,
Его шаги слыхали на холме,
И каждый раз, не говоря ни слова,
Он удалялся на рассвете прочь.

От Дикоземья и до Западных пределов,

От пустошей и до холмов на юге,
Через драконье логово и потайную дверь,
Сквозь темные леса всегда свободно он ходил.

Он с гномом, эльфом, хоббитом и человеком,

Со смертным людом и с бессмертными народами,
И с птицей, что сидит на ветке, со зверем в логове
Свободно говорил на тайных их наречьях.

Рука его целительна была, но смертоносен меч,

Спина сгибалась под тяжелой ношей,
И голос трубен был, и сам он — как горящий факел,
И как усталый странник на дороге.

Владыка мудрости, что правит на престоле,

Открытый радости, мгновенный в гневе,
Старик в потертой шляпе, все познавший,
Сжимающий в руке терновый посох.

Он на мосту стоял один во Мраке,

Не устрашился он Огня и Тени,
О камень был разбит его терновый посох,
И мудрость его сгинула в глубинах Казад-Дума.

— Вы скоро превзойдете господина Бильбо, — заметил Сэм.

— Боюсь, что нет, — ответил Фродо. — Но это лучшее, что я смог сочинить.

— Ну, господин Фродо, если вы сочините еще одну, вставьте, пожалуйста, словечко о его фейерверках, — попросил Сэм. — Что-нибудь вроде этого:

Его волшебные ракеты
Сверкали золотым огнем,
И фейерверки рассыпались
Зелено-голубым дождем.

— Нет, это я оставлю тебе, Сэм. Или, может, Бильбо. Но — хватит, я не могу больше говорить об этом. Не представляю, как сообщу ему эту новость.