Властелин рек

В подклете царили полумрак и необыкновенная тишина, словно весь внешний мир со своим вездесущим гомоном и шумом куда-то исчез. В темноте под низкими сводчатыми потолками виднелись массивные надгробные плиты — здесь Захарьины хоронили членов своей семьи. Медленно шагая меж белокаменных надгробий, Никита Романович придерживает широкие полы своей шубы. Могилы отца, дядьев, деда, прадеда… В дальнем углу виднелись очертания надгробных плит братьев, Данилы Романовича и Василия Михайловича — они покоились рядом. И близко от них еще две могилы — двух жен Никиты Романовича, Варвары Ивановны, урожденной Ховриной, и Евдокии Александровны, урожденной Горбатой-Шуйской. Варвара была женой Никиты Романовича меньше года и умерла совсем еще юной девочкой, Никита Романович до сих пор помнил ее улыбку, копну светлых волос, лучистые глаза… Но судьбой его жизни стала Евдокия, прожившая с ним большую часть его жизни и родившая боярину детей. Никита Романович, наклонившись, бережно огладил надгробный камень, ощущая пальцем выбитую на нем надпись с именем умершей и днем ее смерти. Меж плитами Евдокии и Варвары осталось небольшое пространство для будущей могилы — Никита Романович велел похоронить себя здесь…

За дверью послышались шаги — кто-то торопливо спускался по лестнице. Заложив руки за спину, Никита Романович встал перед входом и, когда дверь отворилась, произнес полушепотом:

— Здравствуй, Борис Федорович.

— Здравствуй, — ответил Годунов, вступая в подклет.

— Уже ведаешь, почто тебя вызвал?

— Ведаю. Государь отстранил тебя от переговоров с послом.

— Ежели мы не вмешаемся, держава наша еще долго не оправится от войны. Боус лукавит — королева никогда не начнет воевать с поляками в интересах Иоанна. В своей жажде мести государь напрочь ослеп…

— Верно. Англичане по миру нас пустят…

— Вельскому не доверяю…

— Тоже верно. Он отстранился от нас. Сейчас выгодное для него положение — Вельский в почете, возглавляет ныне переговоры с Боусом… Ему опасно верить…

— Лекаря надобно упредить. А после заставить его замолчать…

— Устроим. Дальше что?

— Дальше… Дальше надобно сделать все, дабы никто из них не посмел отобрать у нас державу. Времени уже не осталось. Надобно действовать…

Произнеся последнюю фразу, Никита Романович мельком взглянул в темный угол, где проступали очертания надгробия Данилы Романовича. Брат ждал этого всю свою жизнь. Но теперь мертвым безразличны пустые разговоры живых о судьбе государства. Им суждены лишь полумрак склепа, благолепная тишина и вечность…

* * *

В конце февраля 1584 года жизнь в столице замерла — государь надолго впал в беспамятство. Прекратились заседания думы. Иностранные послы, что ехали в Москву на переговоры, были остановлены на полпути. По приказу царевича Федора по всей державе в церквях и обителях шли службы за здоровье государя, отворились темницы, помилованы были многие заключенные.

Богдан Вельский неустанно находился возле покоев Иоанна. Сейчас, когда союз с англичанами почти заключен, когда на него должны были свалиться новые и новые блага, он уже и не мог помыслить о том, чтобы вкупе с Годуновыми бороться против Нагих и строить заговоры против государя. Сейчас он как никогда желал, дабы Иоанн поправился. Хватал за вороты лекарей, кричал, что они ни на что не годны, требовал прислать новых врачевателей, выставлял повсюду стражу, дабы ни одна мышь не проскользнула во дворец. Но все это было уже пустым — государю становилось все хуже. Вельский помнил, как, войдя в его покои, увидел, как мечется в постели больной, бормоча что-то несвязное.

— Ивана… Ивана… Приди… Ивана… Зовите… — произнес он наконец, прежде чем вновь впасть в беспамятство…

Однако, вопреки ожиданию многих, к середине марта Иоанн пришел в себя. Вельский падал ниц перед его ложем, повторяя:

— Вымолили тебя… Вымолили мы тебя у Бога, великий государь! Слава тебе…

— Рано вы меня похоронить вздумали… Рано, — с усмешкой протянул Иоанн. Но он был еще слаб, слуги его, как ребенка, усаживали на ночную посудину, обмывали и переодевали безвольное тучное тело. Государственными делами он по-прежнему не мог заниматься, все больше спал, и никто не смел тревожить его покой…

Восемнадцатого марта Иоанн проснулся рано. Это был день, когда царевичу Ивану исполнилось бы тридцать лет, и государь очень живо помнил день его рождения. Помнил счастливые глаза любимой жены Анастасии, что держала на руках запеленатого младенца, помнил Лешку Адашева, Андрея Курбского, протопопа Сильвестра и митрополита Макария, что, улыбаясь, поздравляли государя в тот день, встретив его в переполненной людом думной палате. Бояре чинно сидят по лавкам, желая государю и сыну его долгие годы. Каждый второй из этих бояр спустя годы окончил свою жизнь на плахе… Да и нет уже ни Анастасии, ни Лешки Адашева, ни Курбского, ни Сильвестра, ни Макария… ни Ивана…