Властелин замка

— Франсуаза, — сказал он. Тогда я поняла, что он принял меня за мать Женевьевы.

— Все в порядке. Пожалуйста, не волнуйтесь, — сказала я.

— Не надо... — бормотал он. — Будь осторожней. Смотри...

— Да, да, — успокаивающим тоном говорила я.

— Не нужно было выходить замуж... за этого человека. Я знал... что это плохо...

— Все хорошо, — старалась уверить его я.

Лицо его исказилось.

— Ты должна... Он должен...

— О, мисс, — произнесла Женевьева, — я этого не вынесу. Я сейчас вернусь. Он бредит. Он даже не узнал меня. Мне оставаться?

Я покачала головой, и она ушла, оставив меня в этой странной комнате наедине с умирающим. Я поняла, что он заметил ее исчезновение, и ему стало легче. Казалось, он собирается с мыслями.

— Франсуаза... Держись от него подальше... Не позволяй ему...

Он изо всех сил старался убедить меня в чем-то, и я старалась понять значение его слов, потому что говорил он о графе, и я чувствовала, что в этой самой комнате я могу раскрыть тайну смерти Франсуазы. И больше всего на свете я хотела доказать, что ее муж был непричастен к ее смерти.

— Почему? — спросила я. — Почему я должна держаться подальше от него?

— Такой грех... такой грех... — простонал он.

— Вам не нужно расстраиваться, — сказала я.

— Вернись сюда... Уезжай из замка. Там только несчастье и погибель... для тебя.

Усилие, потребовавшееся для такой длинной речи, казалось, истощило его силы. Он закрыл глаза. Я пришла в отчаяние — ведь он мог столько поведать мне.

Вдруг он открыл глаза.

— Онорина, ты так прекрасна. Наше дитя... что станет с ней? О, грех... грех.

Силы вновь покинули его. Казалось, он умирает. Я пошла к двери позвать Мориса.

— Конец близок, — сказал Морис.

Лабисс посмотрела на меня и кивнула.

— Мадемуазель Женевьеве нужно быть здесь.

— Я пойду и приведу ее, — сказала я, радуясь возможности уйти из комнаты, в которой витала смерть.

Идя по коридору, я поразилась царившей в нем темноте. Здесь витала смерть. Я ощущала ее. Было такое впечатление, будто из этого дома изгнали свет, будто здесь грешно было смеяться и быть счастливым. Как могла бедная Франсуаза жить в таком доме? Как она, должно быть, была рада убежать отсюда в замок!

Я дошла до лестницы и остановилась у ее подножия, глядя вверх.

— Женевьева, — тихо позвала я.

Ответа не было. На лестничной площадке было окно, свет из которого почти не проникал: оно было наполовину зашторено тяжелыми занавесями и так, вероятно, здесь было всегда. Я подошла к окну, оттуда был виден разросшийся сад. Я попыталась открыть окно, но не смогла. Его, наверное, не открывали годами.

Я надеялась увидеть Женевьеву в саду и подать ей знак, но ее там не было.

Я снова позвала ее — ответа не последовало, и я стала подниматься по ступеням.

В доме стояла мертвящая тишина. Не пряталась ли Женевьева в одной из этих комнат? Мысль о смерти, видимо, приводила ее в ужас. На нее это было очень похоже — убегать от того, что она не могла вынести. Может быть, в этом и была причина ее несчастий. Я должна заставить ее понять, что если она чего-то боятся, лучше смотреть опасности прямо в лицо.

— Женевьева! — позвала я. — Где вы?

Я отворила дверь. Это была темная спальня, шторы в которой были наполовину опущены, так же, как на лестничной площадке. За ней я обнаружила другую дверь. Судя по всему, этой частью дома не пользовались много лет.

Еще один лестничный пролет, который, как я догадалась, вел в детскую.

Несмотря на то, что внизу смерть вступила в свои права, здесь я думала о детстве Франсуазы, о котором я читала в дневниках, что давала Нуну. Мне пришло в голову, что, возможно, Женевьева, наслушавшись рассказов о детстве, проведенном ее матерью в этом доме, скорее всего могла искать убежище в бывшей детской своей матери.

Я была уверена, что найду ее здесь.

— Женевьева, — еще громче позвала я, — вы здесь?

Ответа не последовало. Только слабый отзвук моего собственного голоса, словно призрачное эхо смеялось надо мною. Если она и была там, она не собиралась выдавать себя.

Я открыла дверь. Передо мной была комната — не очень большая, хотя и с высокими потолками. Тюфяк на полу, стол, стул, скамеечка для молитвы в одному углу и распятие на стене. Обстановка в этой комнате была такой же, как и в той, где теперь лежал старик. Но отличие все же было: единственное окно, расположенное довольно высоко, было зарешечено. Комната напоминала тюремную камеру. Внезапно до меня дошло, что это и была тюремная камера.

Я хотела тотчас же закрыть дверь и убежать, но любопытство оказалось сильнее. Я вошла в комнату. Что же это был за дом, спрашивала я себя. Монастырь? Я знала, что дед Женевьевы жалел о том, что не посвятил себя богу. «Сокровище», спрятанное в сундуке, подтверждало это — монашеская ряса была самым драгоценным его имуществом. Это я узнала из первого дневника Франсуазы. А хлыст? Он истязал им себя... или свою жену и дочь?

Интересно, кто здесь жил? Кто-то ведь просыпался каждое утро в этой мрачной комнате с решеткой на окне, с голыми стенами. Он... или она... шла на это по доброй воле? Или...