Уже четыре месяца, как мы покинули Землю, а там, похоже, ничего не изменилось. Сильные мира сего загребают все больше, бедняков эксплуатируют все сильнее, а между ними – средний класс, не благоденствующий, но и не слишком несчастный, довольный уж тем, что не входит в когорту нищих.
Четыре месяца на борту, что равно приблизительно шести на Земле. Это расхождение вызывало у многих пассажиров «Святого Михаила» психические расстройства, иногда довольно серьезные. А у меня – скорее возрастающее чувство вины. Не могу отделаться от ощущения, что бросил своих, заставив их влачить очень тяжелую жизнь, хотя на самом деле все обстоит ровно наоборот. Дезертировать и уехать за границу без всякой надежды на возвращение – вот это действительно означало бы бросить их. Даже предать.
Иногда мне случается вспомнить того странного типа, который умудрился всего несколькими словами наставить меня на верный путь, чем в последнюю минуту и уберег от непоправимой ошибки. Как ни странно, прекрасно запомнив каждое его слово, я совершенно не могу восстановить в памяти его лицо. И вряд ли смог бы описать его, если бы меня попросили.
Мне очень не хватает Гийеметты и папы. Чтобы оставаться на связи, я писал им так часто, как только мог, но ничто не могло заменить сеансы тахион-связи, несмотря на наложенные на бесшипников ограничения доступа. Как и следовало ожидать, класс Ноль обслуживается хуже всех, получая разрешение на пользование кабиной, только когда остальные уже закончили. К тому же женатые и те, кто имеет детей, естественно, считаются в приоритете, оставляя холостякам вроде меня, имеющим семью всего из трех человек, жалкие огрызки. Так и вышло, что с начала путешествия я смог получить всего один сеанс.
Я сразу понял, что отец плохо себя чувствует. Гийеметта полностью завладела разговором, чтобы отвлечь мое внимание, – может, не хотела, чтобы я нервничал, – но я все равно заметил. У него было осунувшееся лицо, и он постарел на много лет. Я не осмелился спросить, в чем дело, чтобы они не встревожились тем, что встревожили меня.
Все эти предосторожности, вызванные беспокойством друг за друга, в конце концов становились абсурдными. Я дал себе слово в следующий раз плюнуть на все и спрашивать напрямик. В следующий раз… А когда он будет? Так или иначе, не раньше окончания фазы холодного сна, которая должна начаться завтра.
– Черт побери, да что там происходит? – ругнулся кто-то, сидящий передо мной.
Вырванный из своих размышлений, я только сейчас заметил, что челнок больше не движется. Паскаль встал и принялся пробираться вперед, чтобы рассмотреть, в чем препятствие.
– Это надолго, там какие-то рабочие проводят ремонтные работы прямо посреди путей, – сказал он, с трудом продираясь обратно сквозь толпу недовольных пассажиров.
– Может, пойдем тогда пешком? – предложил я, не расположенный торчать все утро в этом набитом до отказа челноке. А если вспомнить, что Харберт выбрал меня козлом отпущения, то про опоздание в Алмаз хоть на минуту, даже с железобетонными оправданиями, и речи не могло быть.
Мы выбрались из челнока, надеясь обойти затор по прилегающим коридорам, а потом снова выйти на одну из основных магистралей. Несколько минут спустя мы уже шли по какой-то грязной и неубранной зоне, резко отличающейся от остальных частей корабля, поддерживаемых в идеальном порядке при любых обстоятельствах. Возникло даже ощущение, что мы попали в один из земных пригородов, с его мусором, валяющимся на полу, и горами пустых ящиков, наспех нагроможденных у задних дверей кухонь. Чтобы не заблудиться во множестве ответвлений, мы внимательно приглядывались к надписям на висящих на каждом углу указателях. Наверное, поэтому мы и не заметили приближения четырех типов.
– Интересно, куда направляется эта парочка? – произнес хриплый голос.
У возникших перед нами молодчиков был такой вид, будто они провели веселую ночку: плохо выбритые, с всклоченными волосами и сильным запахом алкоголя.
– Гляди-ка, – сказал один из них, заметив две желтые полоски на наших рукавах, – да ведь это два малыша класса Ноль решили прошвырнуться.