Властитель мой и господин

Осел Модестин застыл в конце аллеи, Васко легонько шлепнул его по крупу, ослик сдвинулся с места и потрусил ровным шагом вперед по аллее под аплодисменты гостей (решивших, что это входит в программу), он и мимо меня протрусил, но я остался верным себе, решительно пассивным фаталистом, – мог бы изменить ход событий, ринуться, например, наперерез Васко, отговорить его и увести, но не стал. Не сделал ничего, как будто ничего уже было не сделать, остался бессильно сидеть ошеломленным зрителем и следить за Васко, который остановил осла метрах в пятнадцати от арки, через два ряда от меня и совсем близко к Марго, которую этот сюрприз привел в восторг – полный отпад, офигенно! Так офигенно, сказал я, что было бы довольно глупо со стороны Марго – она наверняка так и подумала – все это не запечатлеть.

21

На этом месте следователь попросил меня сесть рядом с ним, и я очутился перед бирюзовым морем, песчаным берегом и пальмой – такой фон был на его мониторе. Он кликнул какую-то папку в нижнем углу экрана, в ней – папку “Барзак”, в ней – видео, то, что сняла Марго, и теперь перед нами обоими очутилось изумленное лицо Эдгара – он глазам своим не верил.

Крупный план: Эдгар, очумевший и онемевший, обмякший, словно в тот миг у него помутился рассудок, тычет пальцем во что-то невидимое за кадром, но мы со следователем знали (я – потому что видел своими глазами, а он – с моих слов): это что-то – осел.

За кадром Васко протягивает руку Тине, она тоже застыла и, как я узнал позже, пришла в смятение: откуда тут взялся Васко и не лучше ли ей бросить мужа, детей и двести пятьдесят гостей да сбежать с ним верхом на осле куда глаза глядят.

Съемка издалека: теперь на первом плане шикарная летняя шляпа, капор из соломы и рафии на голове у соседки Марго, а на заднем, довольно расплывчато – в спешке Марго не сообразила навести на резкость, – Эдгар, он выходит из ступора, вырывает из земли одну из алебард, попутно опрокидывая арку, и бросается в атаку на Васко, стремительно и яростно, как целый полк уланов.

Съемка в движении. Камера схватывает первые метры бешеного бега: фалды фрака Эдгара раздуваются, как майка на спине прыгуна с шестом, и алебарду-то он держит, как прыгун свой шест, обеими руками: одной за конец древка, другой за середину, полный решимости разделаться с мерзавцем раз и навсегда, всадить в него острие и выпустить кишки секирой.

Камера неподвижна. Эдгар вдруг на бегу падает на одно колено, роняет алебарду и хватается за живот.

Снято!

Конец ролика.

Все остальное есть в газетах.

Газета “Прованс” опубликовала статью на половину полосы, в которой говорилось, что “брачная церемония в Бомон-де-Пертюи едва не закончилась трагедией: неизвестный полиции человек лет тридцати выстрелил в жениха, внука Жана-Луи Барзака, в прошлом депутата” и т. д.

Когда Васко увидел ринувшегося на него Эдгара, то поначалу даже обрадовался: сейчас Эдгар проткнет его насквозь, и дело с концом, это будет божественный укол, избавительный удар, которого он желал от всего сердца, но разум взбунтовался против сердца, и он инстинктивно выхватил из внутреннего кармана пиджака револьвер; двести пятьдесят пар глаз плюс маленький черный глазок револьвера Верлена были теперь направлены на Эдгара; тот не успел пробежать и десятка шагов, как Васко снял револьвер с предохранителя, вытянул руку, зажмурил левый глаз, прицелился в ноги Эдгару и выстрелил: бабах! Но Васко всегда целился плохо.

Пуля, направленная в ноги Эдгару, угодила ему в живот. Четверть часа спустя, когда Модестин снова пощипывал свежую травку, не обращая внимания на усатого жандарма в кепи, который надевал наручники на Васко, и другого, тоже в кепи, который опечатывал револьвер и тетрадь фирмы “Клерфонтен”, я несся по проселочной дороге под дождем, выжимая все, что можно, из старой машины, украшенной лентами, помпонами и надписью “Молодожены”. Васко доставили в полицейском фургоне в ближайший комиссариат, а я крутил баранку коллекционного “фольксвагена-жука”, вдыхая запах свадебного букета Тины, который она очень скоро выкинет с досады в урну больницы скорой помощи, где со стонущего Эдгара снимут фрак, разрежут на нем ножницами рубаху (расстегивать пуговицы некогда) и увидят, что нет ни крови, ни раны, ничего, что ж, тогда станет ясно: револьверная пуля и правда попала ему в живот и даже оставила несколько перышек, всего лишь перышек от стеганой подкладки, которую он велел пришить к фраку и которая самортизировала убойную силу и без того слабосильной пули, выпущенной из утильного оружия, так что она оставила лишь маленький синяк.