Когда он попил, она, как и другие женщины, переходит от одного раненого к другому, протягивая каждому бокал с водой. Она, идет, пританцовывая, так, что звенят браслеты на ее лодыжках, как музыкальное сопровождение песни, которая тихо, едва различимо, звучит над полем битвы:
Мухаммед осаждает крепость Банн-эн Надир
… Если вас коснулась рана, то такая ясе рана коснулась и того народа.
Эти дни мы сменяем чередой среди людей, и чтобы знал Аллах тех, которые уверовали…
Дворец Эр Рафис купца Хедшаса находился на расстоянии четырех дней скачки от горы Оход, перед воротами иудейского города Чаибара. Четыре дня нужно было скакать на быстрых лошадях Абу Софиана, каравану потребовалось бы в два раза больше времени.
Уже начался сбор фиников. Когда Абу Софиан въехал в оазис Чаибар, он увидел сотни негров-рабов, согнутых под тяжестью корзин, несущих их в предместные дома.
Омаяд еще никогда не посещал Эр Рафи, но он сразу же его узнал по описанию: дом и белая стена, окружающая двор, которая своими фигурными углами простиралась далеко на зеленые лужайки оазиса. За ней двухэтажный замок без окон, увенчанный каменными конусами голубятен, а вокруг главного здания, так что видны только крыши, покрытые пальмовыми ветвями, множество хижин рабов, хлевов и амбаров.
Наполовину это казалось крепостью, наполовину большим поместьем. Невольно Омаяд сравнил свой узкий аристократический городской дом в Мекке с дворцом богатого иудея, они оба были торговцами в Хедшасе — и все же: какими разными были условия их жизни!
Привратник впустил его, и черный раб проводил по лестнице на верхний этаж, открыл дверь в прохладную комнату, свет в которую проникал только через крохотное окно в крыше.
Здесь на старом покрывале из верблюжьей шерсти в грязном разодранном льняном нижнем платье сидел Эр Рафи, купец Хедшаса. Оба мужчины видели друг друга впервые: встречались только их гонцы — однажды в Дамаске, когда иудей продал арабу сотню кладей сирийской пшеницы, и другой раз в городе Петре, когда люди Абу Софиана с караваном, везущим пряности, приехали на один день раньше, чем иудеи Чаибара, которые не смогли больше заключить сделок и должны были ехать дальше в Палестину или Сирию.
Абу Софиан, обнявший в знак приветствия иудея, как предписывал обычай, рассматривающий со скрытым отвращением лохмотья и с недоверием коричневое покрывало, на которое он должен был опуститься, приятно разочаровался, когда появились рабы и принесли ковры и подушки, которым мог позавидовать сам великий царь Персии. На маленьких столиках негры внесли финиковое вино, сыр и мед. Эр Рафи скатал свое покрывало и подложил его под спину. «У меня знатный гость. — сказал он, — гость, которого я рад видеть — некоронованный царь Мекки. Все, чем располагаю я, — к твоим услугами, но не пей, пока тяжело дышишь. Лихорадка Чаибара поджидает каждого, кто въезжает в наш оазис».
Абу Софиан поставил чашу с финиковым вином, которую держал уже в руках, на стол. «Там, где зреют финики, зреют и болезни, — сказал он. — Я лучше подожду».
Эр Рафи кивнул: «Здесь эпидемии у себя дома. Взгляни на меня! Над нашим оазисом ночью кружат птицы Абабил на темных крыльях, маленькие камешки выпадают из их клювов и падают на нас во время сна, и на том месте, куда они попадают, возникают оспинки и ранки, которые никогда не проходят. — Он выдвинул лицо на свет, оно было желтоватым и утыкано оспинками. Скудная борода не скрывала их. — Жизнь, здесь печальна, и мы с нетерпением ожидаем жизни на том свете».
Омаяд усмотрел в этом возможность незаметно перевести разговор на цель своего посещения: «Однажды твой народ уже пережил трудное время. Где иудеи Ятриба?»
Торговец Хедшаса покачал головой и не счел необходимым говорить, что четвертую часть своего состояния он потратил на то, чтобы купить землю и построить дома иудеям Ятриба. Было излишним говорить об этом; Омаяд уже дано был извещен обо всем, что делал купец.
— Иудеи Ятриба? — спросил Эр Рафи своим мягким печальным голосом. — Разогнаны-расстроены. Некоторые в городе Петра и Иерусалиме, другие в Тейма. Третьи остались здесь, в Чаибаре.