Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

Они отправятся в ад, в который не верят, по трижды разветвленной дороге, на которую ничто не отбрасывает тени и ничего не защищает от пламени. Смотрите, богобоязненные найдут тень рядом с источниками и фрукты, которые желают.

Горе в этот день тем, кто уличает меня во лжи!

В какую весть хотите вы верить, если не верите в эту?»

— Мы верим! — вскричал потрясенный хромой. — Я не хочу другого чуда, кроме твоих слов! Мы верим, Мухаммед, мы верим!

* * *

Абу Софиан, защищая рукой тощее изнуренное лицо от солнца, с благодарностью посмотрел на Хашимита Талиба, сидящего перед ним на ковре своей гостиной и перебирающего пальцами кольца фигуры на кожаной подушке. Уже продолжительное время сидят они так, молча отхлебывая прохладное молоко, грызя поджаренный миндаль. Нехорошо слишком торопиться с важным разговором.

Осел, на котором приехал Талиб, стоит во дворе, вяло подергивая ушами. Мухи жужжат на полуденном жарком солнце. Под легким седлом осла лежит дорогое персидское покрывало. Абу Софиан думает о любви Хашимитов к персидским коврам и приходит к выводу извлечь из этого разговора выгоду для себя. Но момент для этого все же еще не наступил.

После долгих раздумий он решился начать разговор: «Если я не ошибаюсь, уже прошло два года с тех пор, как в Мекке шел последний раз дождь».

Талиб опускает подбородок, подсчитывает на пальцах лунные месяцы. «В этот раз ты прав, Абу Софиан Бен Омая», — говорит он наконец.

— Последняя трава в долинах гор Арафат и Хива высохла. Бедуины со своими стадами отправились в Таиф. Лишь немногие верблюдицы дают еще свежее молоко, а тот, кто хочет есть мясо, должен охотиться на газелей.

— Это так, — соглашается Талиб. Его любопытство пробуждается. Начало разговора кажется безобидным, однако звучит слишком обстоятельно.

Абу Софиан опустил большие глаза навыкате и стал старательно изучать шитье на своей обуви из овечьей шкуры. «Не лишено ли смысла, что мы, рожденные здесь, считаем, что здесь нужно оставаться? Почему мы не возьмем то, что имеем, и не направимся к оазисам Хеджаса?»

— Ох, — вздохнул Талиб разочарованно, — а наша торговля? А Кааба? Святой центр веры всех арабов?

Абу Софиан улыбнулся, довольный собой, своим умом, так как разговор пошел по тому руслу, которого он и хотел. «Центр веры всех арабов, — повторил Талиб. — Родина богов каждого отдельного рода. Центр торговли для всех соседей. Цель паломников…»

Затем он замолчал, так как нехорошо вмешиваться со словами, пока другой думает и начинает выяснять, по каким правилам идет игра. «Думал ты о своем племяннике Мухаммеде, Талиб? Понял ты, наконец, как он хочет и может навредить нашему городу?» Да, Талиб понимает. Это видно по красному гневному лицу, по жестким складкам, появившимся на лбу.

Омаяд дает ему время. Он берет в руки чашу с молоком, пьет медленными глотками. Вытирает — это он увидел во время поездок в Византию — шелковым платком губы, затем растирает ладонями кусочек благоухающего коричневого лавра и произносит наконец дружественно и очень решительно:

— Твой племянник Мухаммед, Талиб, глупец!

— Да! — восклицает старик горячо. — Это так!

— Опасный глупец!

— Да, я согласен!

«Хорошо, — думает Абу Софиан. — Нужно ли мне больше?» Чтобы уйти со спокойной душой, он спрашивает дальше: «Итак, ты признаешь, что Мухаммед навлекает на город опасность? Своими неразумными речами он настраивает рабов и рабочих из пригорода против их хозяев…»

— Это он делает! Глупец!

— Я пытался заставить его замолчать. Но он не хочет молчать!

— Нет, этого он не хочет! Сыну моего брата сказал я: ты несешь позор своей семье и несчастье своей родине! Молчи! — говорил я. Но он не хочет!

— К сожалению, он не хочет! — подтвердил Омаяд. Снова он колеблется. Он разыграл еще не все козыри. Ему кажется излишним разыгрывать и последний. Но для пущей надежности он все-таки сделает это.

— Наша торговля ухудшилась бы с распространением учения Мухаммеда, — сказал он. — Один Бог! — Возможно, персы подумают, что он имеет отношение к какой-нибудь иудейской или христианской секте! А ты знаешь, Талиб, как неохотно торгуют персы с христианами греками…

Это должно было подействовать на Талиба. Старый Хашимит продавал шелка из Йемена в Ктесифон и покупал персидские ковры. Он сколотил себе на этом приличное состояние, а то, что оно не было больше, зависело от того, что он страстно любил персидскую работу и часто переплачивал.

Абу Софиан понял, что правильно все рассчитал Старик возмущенно ударил плоскими ладонями по плитам. «Глупец», — бормочет он яростно про себя. Омаяд думает, что пришло время и теперь можно произнести самое решающее слово, которое он так долго подготавливал.

— Итак, мне не следует бояться, что ты будешь возражать, Талиб, — сказал он, — если нам придется вынудить твоего племянника замолчать…

Старик вздрогнул, как будто его ударили в грудь.

— Что? — вскрикнул он. — Заставить? Что это значит — заставить?

— Ну, — молвил Абу Софиан мягко. — Ты сам видишь опасность, которую…

— Заставить? Хашимита? Моего племянника? Заставить?

— Ты сам понимаешь, что он, глупец, не достоин, чтобы его защищала твоя семья…