Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Филип так и не женился, а когда его спрашивали почему, всегда отвечал одинаково: «Я женюсь только тогда, когда найду девушку столь же прелестную и совершенную, как моя сестра». Как почти все Сассуны младшего поколения, он учился в Итоне, но, будучи также и Ротшильдом, он был настолько же важнее. Ему довольно плохо удавались спортивные игры, однако он был не по годам развит в других вещах. Он играл в бридж, как профессионал, со знанием дела рассуждал о еде и винах, искусстве и художниках и имел томный вид человека, усталого от мира, который все видел, все знает и для которого нет ничего нового под солнцем. И если в детстве он всегда казался слишком взрослым, то в зрелом возрасте он казался слишком инфантильным. Гарольд Николсон[75], частый гость во многих домах Филипа, так описывает его в среднем возрасте: «…худощавый багдадец, зубы немного длинноваты, одет в двубортный шелковый синий смокинг и туфли из кожи зебры. Эта. странная, одинокая, не похожая на англичанина, невысокая фигура бродит по просторным залам. Далекий от обычных страстей, трудностей и потребностей жизни, он всегда кажется мне самым нереальным человеком из всех, кого я знаю».

Филип поступил в Крайст-Черч, где запомнился благодаря великолепному гардеробу и столу. Он также участвовал в бистерской охоте и был хорошим наездником, хотя в своем безупречном красном камзоле верхом на безупречном скакуне он походил на фарфоровую статуэтку. На самом же деле он никогда не был ни таким хрупким, ни таким легкомысленным, как казался.

Деньги сыпались на него со всех сторон. Он унаследовал часть дедушкиного состояния размером в 400 тысяч фунтов, часть состояния дяди Рубена в 500 тысяч. Его мать умерла, когда он учился в Оксфорде, и оставила 250 тысяч, которые следовало разделить между ним и его сестрой, а отец, умерший несколько лет спустя, оставил им более миллиона.

Эдвард сменил Альберта в качестве председателя «Давид Сассун и Кº», но не слишком глубоко вникал в дела компании. Филип стал членом правления и получал директорское жалованье, но его положение там было номинальным. Он довольствовался получением дохода от коммерческих предприятий, но больше не желал иметь с ними ничего общего. Его отец заседал в парламенте членом фракции тори от Хита, и в двадцать Филип избрался в том же округе и стал самым молодым членом нижней палаты. Это не было каким-то большим достижением. Хит был родовым владением Ротшильдов, и место в парламенте они приобрели в качестве неофициального quid pro quo за ежегодное пожертвование 12 тысяч фунтов в фонд партии тори.

Оказавшись в палате общин, Филип быстро сменил несколько постов в качестве политического секретаря, сначала при сэре Дугласе Хейге, командующем британскими силами на Западном фронте, потом в качестве парламентского секретаря при министре транспорта и, наконец, в 1920 году при Ллойд Джордже.

Тем, кто недоумевал, почему такой прагматичный политик выбрал себе в секретари человека столь несерьезного вида, лорд Бивербрук давал такой ответ: «Сэр Филип Сассун был блестящим сплетником и заправским льстецом. У него было много домов и гениальные повара». Эту оценку не назовешь справедливой. Ллойд Джордж действительно часто пользовался гостеприимством Филипа – да и, вообще говоря, любым гостеприимством, если оно подворачивалось, но, как недовольно заметил сам Бивербрук в «Людях и власти», Сассун был «проницательным и компетентным советником».

Позднее он стал заместителем министра ВВС, но не добился особого успеха и в конце концов получил полноценный министерский пост – главы министерства общественных работ. Эта должность в правительстве – одна из наименее сложных и, возможно, была создана специально для него, так как сделала его в буквальном смысле слова домоправителем королевских дворцов, включая Вестминстерский, и прочей недвижимости короны. Во время государственных мероприятий он должен был надзирать за сервировкой стола, униформой официантов, ливреями лакеев и выбором убранства. Со всех сторон его ограничивали традиции и прецеденты, но тем не менее он ухитрялся придавать своеобразие публичным мероприятиям страны. Он умер в 1939 году незадолго до начала войны. «Какая потеря для лондонских празднеств, – заметил Чипс Ченнон[76] в дневнике. – Никто не вкладывал в это дело столько яркости и личного характера. Филип был холеный, умный и приятный человек. Добрый, но капризный, веселый, но неуравновешенный, он устраивал приемы почти с восточной пышностью в трех своих довольно утомляющих дворцах и оказывал огромное влияние на определенную часть лондонского общества».