Влюбленные

Ворота были закрыты, но Стась знал лазейку — он здесь уже бывал, — и девушки вслед за ним проникли на территорию Дома творчества.

В лесу стояли острокрышие коттеджи, соединенные узкими дорожками. Вдоль них — кое-где лавочки, полузанесенные снегом. Следы чьих-то ног, лыжня. Сугробы усыпаны еловыми шишками и хвоей. Тихо, пустынно. Слабый ветер осыпает с вершин сухой, как песок, снег.

Подошли к одному из коттеджей, поднялись на крылечко. Изнутри доносились звуки рояля. Кто-то упрямо повторял начало музыкальной фразы, неожиданно обрывавшейся на одном и том же месте. Возможно, продолжение еще и не существовало.

Стась скомкал сигарету и постучал в дверь.

— Хэлло! Кто там? — раздался властный голос, и буква «о» прозвучала широко, как у оперного певца.

— Я, Виталий Львович!

— А, Станислав. — Дверь распахнулась. — Заходи, заходи! О, да ты в сопровождении фей-вдохновительниц?

В домике были открыты окна, и свежий морозный воздух вливался в него вместе с запахами хвои и снега. Всюду разбросаны ноты. На стуле электрическая плитка, а на ней — в ковшичке — кипятится кофе, крепко заваренный, черный. Хозяин, среднего роста, плечистый, одет в желтую меховую куртку. Он то ли сердит, то ли у него постоянно такое выражение. Брови кустистые, голова лохматая, и весь какой-то заросший. Линии носа, губ и бровей таят в себе что-то львиное.

Нина с интересом разглядывала обстановку — так вот где творят композиторы!.. Маша, быстро освоившись, восторженно-приподнятым тоном заговорила о новой музыке, о русской природе, всегда вдохновлявшей художников, но композитор, послушав с полминуты, бесцеремонно перебил ее и обратился к Стасю:

— Так получилось, дружище, что я взял для кантаты другие слова. Твои… — пощелкал пальцами обеих рук, — не рождали мелодию, жестковаты. И там есть такое, с чем я просто не согласен. В тексте подчеркнуто, увидишь.

— Неужели по-прежнему все — ура? — вспылил Стась, и на его худых скулах задвигались желваки.

Композитор поморщился, как бы говоря: «Ну вот, опять ты!»

— Можно и без ура, но… зачем же этакая дразнящая гусей интонация? Она у тебя во всех стихах! Во всех! Этим ты и жив! Ты наловчился, как бы точнее выразиться… — снова пощелкивание пальцами. — О! Подавать эффектные реплики во время скучного доклада. Аудитория это любит, и на тебя обратили внимание. И от тебя уже ждут настоящего слова! Так встань и скажи, если можешь!

— И скажу! — все упрямство Стася собралось вокруг тонких поджатых губ.

— Ради бога! Ради бога! И тогда приходи! А сейчас мне некогда! Очень некогда!

На крыльце Стась задержался и торопливо — на мелкие клочья — разорвал возвращенный ему текст. Порхая белыми мотыльками, клочки бумаги садились на снег. Стась был разозлен, расстроен. Нине хотелось поднять клочки и прочитать — что же такое он сочинил и почему у него это забраковали?..

Все медленно, цепочкой, возвращались к машине. Стась молчал, молчала и Маша. Она тоже была огорчена.

— Хамло! — ругнулась Халида. — Даже не соизволил познакомиться! Да и чем он знаменит? Чем?.. Ну, кто его знает на Западе?..

Из коттеджей, мимо которых они проходили, слышались то веселые, то торжественные звуки, и не трудно было догадаться, где сочиняется опера, где симфония, а где непритязательная песенка для эстрады.

Что-то вдруг больно-больно защемило в душе Нины…

* * *

Смолье пылало жарко. Огонь долго таился за клубами дыма, едкого, забивающего горло, и казалось, что затея разжечь костер напрасна — сучья сырые, а вокруг метровые сугробы снега. Но вот с ветки на ветку начали перебегать рыжие зверьки, пламя рванулось ввысь, и дыма как не бывало.

В тот же миг все изменилось вокруг: небо из белесого стало темно-синим, серый сумрак ночи — черным, полным таинственности. Отойди на несколько шагов — и тьма поглотит тебя. А огонь уже полощется над головой. Пожухлые прошлогодние листья раскидистой березы корежатся от жары, свертываясь в трубочки, и неожиданно вспыхивают яркими звездочками.

— Кидайте еще! Больше! Больше!.. — кричит Стась, и первый лезет в темноту, треща валежником.

Это ему пришла в голову мысль развести в лесу костер, рядом с шоссе. Никто его не поддержал, но он упрямо остановил машину и полез в сугробы. Когда образовалась мало-мальски пригодная тропинка, Маша принесла из машины картонку, в которой оказались бутерброды, банки с консервами, несколько бутылок вина.

— Стась! Что же ты молчал? — вопил Женька.

— А сладкое что-нибудь есть? Сладкого!.. — смеясь, звонко кричала Халида и по-детски хлопала в ладошки.

Эдвард с того момента, как его посадили в машину, еще не произнес ни единого слова, и теперь также молча таскал хворост, разгребал ногами снег. Когда Стась разлил в картонные стаканчики вино, он схватил свой, чуть не раздавив, и торопливо опрокинул в рот, не дожидаясь тоста.