Влюбленные

— У нас есть хор, организованный еще до революции, — с гордостью произнесла Раиса Семеновна. — Более ста песен у них в репертуаре. На все смотры в область ездят!

— Это в каком селе?

— В Елани.

— Далеко отсюда?

— Километрах в двадцати. Песни поют все старинные.

— Я, пожалуй, съезжу туда.

— В Елань ходит автобус.

— У меня мотоцикл.

— Ну, тогда вы мигом! Фаечка! Фая! Объясни Нине Дмитриевне, как проехать. Там вас встретят хорошо! Настасья Михайловна, руководительница хора, женщина приветливая.

— Могу я от вас, Раиса Семеновна, в Журавлево позвонить?

— Ну конечно.

Нина взяла трубку из рук голубоглазой девушки и заволновалась. Всего четыре часа, как она рассталась с Костей и уехала не бог весть куда, а такое ощущение, будто они на разных концах света.

— Алло! Мне Журавлево, пожалуйста. Правление. Главного агронома… Костя! — и уже ни стука счетов, ни быстрого говорка заведующей не слышала она — только радостный голос Кости, звучащий в этой удивительной трубке, крепко зажатой в кулаке. — Да, я, я!.. Была у Самарина. Неудачно. Подробности все расскажу при встрече. Я не отчаиваюсь. Туда заходил Артем Кузьмич, обещал посодействовать. А знаешь, почему произошла неудача? — Нина засмеялась, почувствовав, как там насторожился Костя, и произнесла чуть слышно: — Пропал наш грачонок. Да-а… Теперь и ты жди неприятностей. Ведь он у нас общий… Что? Где мы его потеряли? — Нина еще больше приглушила голос. — А ты не догадываешься?.. Река, тропинка к полянке… — Чтобы подавить волнение, снова засмеялась. — Ну, разве найдешь… Но ты не трусь! Не пропадем! Или и ты поверил в его всемогущество? — Костя тоже смеялся в трубке. — Костенька, я сейчас еду не домой, а в Елань. Там, говорят, интересный хор, поет старинные песни. Мне тоже хочется дела! Де-ела!..

Вышла на крыльцо, сопровождаемая голубоглазой девушкой.

Глянула на небо. Вот через эти крыши, через эти деревья долетал сюда Костин голос. Ах, денек-то какой погожий! Вынырнувший из белого облака реактивный самолет тянет через все небо раскручивающуюся нить… А какие красивые глаза у этой девушки — весенние, другого слова не подберешь! Почему она так смотрит на меня, словно чему-то завидует?

Нина сняла с шеи шарфик и подала его девушке.

— Возьмите!

— Зачем? — удивилась девушка.

— Очень идет к вашим глазам.

Нина была уже метрах в ста от крыльца, когда девушка, не сразу опомнившись, побежала вслед, размахивая голубым шарфиком и крича:

— Все прямо и прямо по шоссе! Спасибо вам! Спасибо-о!..

Накалившийся на солнце железный конек, фырча, мчал ее мимо бревенчатых и каменных домов, взлетел на холм, где под раскидистыми березами кривились кресты и белела полуразрушившаяся кладбищенская церковь. Встречный ветер гонит седую пыль, поднятую грузовиками. По тропинке бредет старик с палкой, девочка с туеском собирает землянику возле берез. Березы кряжистые, екатерининских времен. У некоторых выжжены дупла — то ли молниями, то ли мальчишками-пастухами. Сидит на вершине ворон и словно ударяет клювом по металлической пластинке.

— Спасибо-о-о, — это уже не голос девушки, это ветер в ушах. «О-о-о», «а-а-а». Он звучит на все лады, как вокализ, только что рожденный вот этими разметнувшимися полями, зелеными расплывами лугов, светлой ленточкой реки. Как хорошо, что перед глазами не геометрические линии улиц, утомляющие, закованные в камень и бетон, а холмы, рощи. Хочется взлетать на угоры, спускаться в ложбины, мимо незнакомых деревень, лесных опушек, озер, заросших осокой, и слышать это нескончаемое:

— О-о-о… А-а-а…

* * *

— Настасью? Какую Настасью? — босоногая женщина, сидящая на раскаленном зноем крылечке магазина, тупо уставилась на Нину. — Есть Настасья доярка, есть почтальонка…

— И все Михайловны?

— С чего бы? Почтальонка Зотовна.

— Я сказала — Михайловну.

— А-а… Ну да, есть и Михайловна. Учительница. А если, к примеру, взять продавщицу, то…

— Где она живет?

— Продавщица-то? Да вон дом под железом. Ну-ка скоро уж час как жду! Услыхала, вишь ты, поросенок завизжал, и ушла кормить. Будто у меня своих делов нет. Никакого порядка не соблюдает, хоть бы вы, гражданочка, повлияли.

— Мне Михайловну! Учительницу!

— Ой, извините, гражданочка. Так голову и распекло, ну никакого соображения. Настасью Михайловну, выходит?.. Вон ее домик. Сирень-то в палисаднике. Видите?

— Вижу. — От этого разговора и палящего солнца у Нины тоже заломило в висках. Посоветовала сочувственно: — Сели бы вы в тень.

— Ну да! — вдруг зло огрызнулась женщина. — И просидишь целый день! Так-то хоть она увидит из окна, скорее обернется!

Нина не выдержала и засмеялась.

Зеленый дворик, куда она вошла, встретил ее протоптанными по траве-мураве дорожками, — так и захотелось разуться и пробежать по ним. У изгороди валялись старые тележные колеса с выломанными спицами, какие-то чурбачки. Паренек лет пятнадцати, не по годам рослый, крупнолицый, раздевшись до пояса, мастерил планер из бамбуковых палочек.

— Мама дома?

— Нет, — баском ответил он. — В город уехала.

«Ах, разминулись! Какая досада!»

— А когда она вернется?