Вместе с комиссаром

Но в город нашему Доньке пойти не довелось. Он захворал, и, видать, крепко. Сделал он себе под густой елью у гумна что-то вроде повети, прикрыл еловыми лапами и, настлавши сена, лежал целыми днями. Правда, про свои докторские дела он, видно, не забывал: на полочках вокруг него были расставлены лекарства в кувшинчиках, бутылочках, мешочках, во всякой посуде, какую ему удавалось раздобыть. Он долго не показывался нигде, и мы решили как-то проведать его сами. Доньку трудно было узнать. Он стал белый-белый, с синими кругами под глазами. Мы об этом ему не сказали, а сам он, несмотря на болезнь, настроен был по-боевому. Когда мы предложили позвать фельдшера Мажинского, он решительно воспротивился:

— Мажинского ни за что! Я сам знаю больше, чем он, и сам вылечусь, знаете-смекаете, — и он показал нам на смолистые сосновые палочки, часть которых лежала уже обглоданная.

Нам так и не удалось убедить Доньку, чтобы он обратился к фельдшеру. А потом мы слишком занялись своими делами и не навещали его. Правда, кто-то видел, как он из своего логова ходил к Прузыне, и мы решили: коли так, то дела его не вовсе плохи.

Только напрасно мы понадеялись. Потом об этом очень жалели. Однажды на заре, приведя коней из ночного, мы пошли тропкой близ Донькиного гумна. Решили проведать его. А пришли — остолбенели. Донька лежал молча, белый-белый, но с какой-то будто бы лукавой усмешкой на губах.

— Даниэль! — позвали мы, думая, что он спит.

Никакого ответа.

— Донька! — осмелились мы крикнуть громче.

То же молчание.

Мы взяли его за руку, которая держала карандаш. Рука была холодная. Рядом лежала бумажка с недописанными строчками. Мы прочитали:

По лугу, по лесу
Буду ходить,
Зелье такое буду искать,
Чтоб всех спасать.
Восхвалять будете
Веле…

И на этом конец. Видно, не успел дописать: «Вы Даниэля…» — как смерть пришла.

Мы склонили головы. Нам было очень жалко спутника наших детских лет, выдумщика разных забав, который хотел спасти всех людей, но не спасся и сам.

На похоронах Доньки было мало народу. Отчим хотел похоронить его по-христиански, но и поп, ксендз отказались, так как не знали, какой он последнее время держался веры. А поп, видно, не простил Доньке и той снежной скульптуры.

Мы проводили Доньку на кладбище. Назавтра на небольшом холмике появился березовый крест, который поставил отчим. А когда через несколько дней мы проходили мимо Донькиной могилы, мы заметили на кресте две черно-белые ленточки, которые под ветром разлетались так, будто хотели вырваться на волю. Говорили, кто-то видел, что привязала их Прузына. А мы глядели на беспокойные ленточки и думали, что так же всю жизнь рвалась на волю Донькина душа…

Май — июнь 1972 г.

ВЕЧНОЕ ПЯТНО

1

— Вот и конец, — вздохнул Егор Плигавка, сойдя с поезда на ближней к дому станции. На вокзале он никого из знакомых не встретил, не нашлось и попутной машины. — А-а, — махнул он рукой, — дойду. Тем более всего вещей — один рюкзачок за спиной, подумаешь — двадцать километров. Да еще по чистому воздуху, довольно времени пробыл я под землей. — И он спорым шагом двинулся вперед.

А возвращался Плигавка домой с Севера, отбыв в лагере свой срок за то, что при немцах служил полицаем. В своих же местах. Пошел он в полицию девятнадцатилетним парнем. Не то чтоб уж очень стремился к этой службе, да видел, что там неплохо жилось: дуй самогон, ешь сколько хочешь, а не пропадай, как некоторые, в лесу.

И теперь Егор спешил к себе в деревню не в таком уж плохом настроении. На нем был приличный суконный темно-зеленый костюм, который он приобрел на Севере за те небольшие деньги, что начислялись ему за повышенную выработку. А в кармане еще лежала хорошая бумажка, где отмечалось, что работал он без всяких нарушений и даже не раз ставился в пример другим. Его бледноватое лицо с родимым пятном вроде синего жучка у левого уха и в мелких, въевшихся в кожу крапинках не то соли, не то угля расплывалось теперь в улыбке… «Пусть попробуют придраться!.. У меня же документ!.. Я свое отбыл!.. А что служил в полиции, так один я, что ли?..» Правда, немножко беспокоило, зачем купил костюм такого цвета — темно-зеленого, — могут подумать, что нарочно под немецкий, военный, но и эту мысль отогнал: в советском же магазине куплен, мало что кому втемяшится в голову.