Вне рутины

— А отчего? Мн кажется, до окончательнаго отвта съ твоей стороны, было-бы очень полезно, если-бы ты побывала со мной у него и посмотрла на его домашній бытъ и обстановку.

— Не пойду, — подчеркивала Соняша. — А вы идите.

— Я-то пойду. Я что-жъ… Даже и помимо того, чтобы у насъ доброму длу съ нимъ быть, всегда пріятно имть такое знакомство.

— Ну, вотъ и отлично. А потомъ мн все и разскажете.

— Но вдь онъ, Соняша, у меня будетъ спрашивать насчетъ своего-то дла.

— Завтра, завтра мы ему сообщимъ время, когда онъ можетъ явиться ко мн съ предложеніемъ. Такъ ему и скажите, что завтра мы ему дадимъ знать, въ какой день и въ какой часъ.

Манефа Мартыновна сейчасъ-же принялась писать Іерихонскому отвтъ, что съ удовольствіемъ принимаетъ его приглашеніе и хотя можно было все это выразить въ трехъ строчкахъ, но надъ отвтомъ она сидла долго, разорвала три листка бумаги и въ конц концовъ послала Ненилу устно объявить Іерихонскому, что очень рада и придетъ вечеромъ на чаепитіе.

— Ты смотри не перепутай, — предупреждала она Ненилу. — Ты скажи такъ: Манефа Мартынова, молъ, вамъ кланяются, благодарятъ и прислали сказать, что будутъ у васъ въ семь часовъ.

— Слушало-съ, барыня. Зачмъ-же перепутать? Такъ и скажу, — отвчала Ненила.

— Да не пропади, не застрянь тамъ, а скорй домой.

— Зачмъ-же я буду застревать? Съ какой стати? Я свое дло знаю.

Манеф Мартыновн очень хотлось быть у Іерихонскаго. Она такъ и стремилась къ нему. Тотчасъ-же посл обда она начала одваться. Сначала надла на себя срое шерстяное платье и черный фаншонъ нацпила на темя, посмотрла на себя въ зеркало и стала переодваться въ коричневое шелковое платье. Потомъ сдернула съ головы черный фаншонъ и стала прикладывать блый кружевной. Дочь смотрла на нее и смялась.

— Словно не я невста-то Іерихонскаго, а вы, — говорила она. — Словно не ко мн онъ сватается, а къ вамъ. Не знаете даже, какъ одться.

— Да просто ужъ очень срое-то платье, — добродушно отвчала мать. — Съ какой стати я буду нищаться въ сромъ, если у меня есть что получше одть!

Затмъ она попросила у дочери духовъ и подушила себя. Дочь продолжала улыбаться и говорила ей:

— Вы все подробне осматривайте и узнавайте. Да узнайте, сколько у него капитала лежитъ.

— А право, ты пошла-бы со мной къ нему? — начала Манефа Мартыновна, видя веселое настроеніе дочери. — Сама-бы все и высмотрла, сообразила.

— Нтъ, нтъ. Ступайте одна.

Манефа Мартыновна одлась, посмотрла на часы, но часы показывали только половину седьмого.

— Чего-же это я спозаранка-то? — сказала она. — не хорошо раньше семи. Лучше ужъ подождать.

— Да идите, идите, — торопила дочь.

— Нтъ, ужъ подожду до семи. Сяду и разложу пасьянсъ.

Она сла, взяла карты, стала ихъ раскладывать на стол, но тотчасъ-же остановилась и спросила дочь:

— А что, не сходить-ли мн передъ визитомъ-то въ кондитерскую и не купить-ли сладкій пирогъ для него? Съ пустыми-то руками какъ будто не ловко идти.

— Ну, вотъ… Выдумайте еще что-нибудь.

— Да вдь онъ, душечка, теб и конфеты, и цвты принесъ.

— Такъ то онъ, а не вы. Онъ у насъ заискиваетъ, а вамъ что-же… Какъ это вы не умете держать себя! Вы дама. Какіе тутъ пироги!

— Ну, безъ пирога, такъ безъ пирога. Вдь не именинникъ-же онъ, въ самомъ дл, - согласилась Манефа Мартыновна, сбила карты недоконченнаго пасьянса, поднялась изъ-за стола и проговорила:- Пойду потихоньку. Что за важность, что немножко рано!

И она, не надвъ на себя верхняго платья, вышла изъ своей квартиры на лстницу и стала взбираться въ верхній этажъ къ Іерихонскому.

XIX

Посл звонка Іерихонскій самъ отворилъ дверь, весь сіяющій улыбкой, и возгласилъ:

— Добро пожаловать, многоуважаемая гостья Манефа Мартыновна! Скорблю только, что вы одна счастливите меня своимъ посщеніемъ. О, сколь горда и непреклонна прекраснйшая Софья Николаевна!

— Ахъ, это вовсе не изъ гордости, Антіохъ Захарычъ, — отвчала Манефа Мартыновна. — Гордости тутъ никакой, а у ней, откровенно говоря, характеръ такой странный. Она удивительно какъ трудно со всми сходится. Сначала то-есть. А потомъ, какъ къ кому привыкнетъ и сойдется съ кмъ, то это золотая двушка. Ну, здравствуйте, дорогой сосдъ.

Іерихонскій приложился въ ручк и сказалъ:

— Прошу въ гостиную. Вотъ мой вдовій уголокъ. Я вдь овдовлъ не на этой квартир. При жен я имлъ квартиру побольше этой, но мебели не продавалъ, оттого здсь нсколько и тсновато. Вотъ портретъ моей покойницы — и онъ указалъ на большую фотографію полной дамы съ кучей колецъ на рукахъ, сложенныхъ на живот, въ которыхъ она держала полураскрытый веръ.

Гостиная была съ мягкой мебелью въ малиновой обивк, безъ портьеръ, съ тюлевыми драпировками на окнахъ, съ зеркалами въ простнкахъ, съ ковромъ, изображающимъ оскалившаго зубы тигра около дивана, и имла на стнахъ дв картины библейскаго содержанія въ золотыхъ, изрядно ужъ загрязненныхъ, рамахъ. Около оконъ стояли горшки съ пальмами-латаніями и вился плющъ по трельяжамъ и протягивался по потолку. Все это было освщено лампой подъ ярко-краснымъ бумажнымъ абажуромъ.