Вне закона

– «Береги»! «Сообщите подробности ги…» Ну, что, думаю, может означать это проклятое «ги»? «Ги-бе…» Гибели! Елки-моталки! Ясно, чьей гибели. Вылезаю из палатки будто до ветру, Токарев меня обратно тащит, а сам Самсонова кличет.

– Ну?! Не тяни!

Я застыл с намыленным лицом. Мыло щипало глаза…

– «Хозяин» тут как тут. «Продолжай расшифровку», – приказывает. Сам знаешь, какие глаза у этого ненормального бывают. Выходит: «Сообщите подробности гибели Иванова»!! Понимаешь?

– Ну?

– Вспомнить страшно! Хозяин чуть не кокнул меня на месте. «Ты, – спрашивает, – в Москву капнул?» Я, конечно, отнекиваюсь, божусь, землю есть готов. А Токарев – шпик несчастный – улыбается, как майская роза! Все из-за него, подлеца! Это ведь Ефимов капитану посоветовал Токарева ко мне шпиком приставить под видом телохранителя – знал, что он выслуживаться будет, чтобы трусость свою загладить… «Хозяин» спросил меня: «Никаких радиограмм от себя ты не посылал?» А потом еще пуще обозлился, глаза побелели от злости. Я, кричит, покажу им в Москве, как мне, Самсонову, не доверять! И весь вечер вчера сидел – планы какие-то составлял. Токарев потом подмазывался ко мне, говорил по секрету, что надумал командир Никоновичи разгромить, Кузьковичи и еще какие-то там три гарнизона. Всеми отрядами в одну ночь!.. Нам – четыре гарнизона, а почту на шоссе – шестьсот двадцатому отряду.

– Какому отряду? – спросил я, зачесывая назад мокрые волосы растопыренной пятерней.

– Шестьсот двадцатому. Да, ты не знаешь! Ночью пришли из-за Днепра человек сто, настоящие партизаны… У них за Днепром, в Кличевском районе, целое партизанское соединение. – Ванюшка вытащил из кармана блокнот, раскрыл его. – Командует соединением полковник Нечипорович. Воевал он на границе, командовал дивизией. А когда немцы расчихвостили ту дивизию, пробрался он с товарищами в Минск, зимой связал тамошних подпольщиков с партизанским отрядом Покровского и сам прикатил в этот отряд на грузовике. Покровский сделал его командиром, сам стал комиссаром. Отряд полковник назвал двести восьмым в честь погибшей своей дивизии и в знак продолжения борьбы. Весной, после боев с карателями, этот отряд перешел в Кличевские леса – там действовали другие, небольшие отряды: Сырцова, Ливенцева, Свистунова, Изоха. На общем собрании коммунистов решили объединиться, восстановить советскую власть в районе, избрать райком партии. Всем отрядам полковник присвоил номера полков, которые когда-то входили в его дивизию. Отряд Сырцова стал шестьсот двадцатым. В мае этого года Нечипорович установил связь с десантниками вашей, Витя, части, связался наконец с Большой землей. Москва утвердила Кличевский оперцентр во главе с Нечипоровичем, прислала кличевцам представителей ЦК Компартии Белоруссии и Западного фронта. Соединение почти все лето ведет бои с карателями. С месяц назад карательная группировка под командованием генерала Шенкендорфа с танками и авиацией окружила кличевцев в Усакинском лесу. После нескольких неудачных попыток, понеся большие потери, партизаны вырвались из двойного кольца. Партизаны Нечипоровича тесно взаимодействовали с десантными группами из вашей части – Сороки, Одинцова, Вацлавского. Боевые, хорошие ребята! Вот и все, что удалось узнать от партизан о шестьсот двадцатом.

– Немало, – проговорил я, сильно взволнованный этим сообщением. – Вот это размах! И главное, райком, оперцентр, работа коммунистов – все, чего не хватает нам. Вот это да! А где он сейчас, шестьсот двадцатый?

– Тут где-то, в лесу. Что же теперь делать, а? Пропал я! Посоветуй, будь другом!..

– Пока шифр знаешь только ты – ничего с тобой не случится. А ты молодец, Иван! Ей-богу, молодец! Ничего не бойся – твой шифр что талисман. Пуще глаза его береги! Самсонов тебя не тронет…

Я вытерся его полотенцем.

– Нет уж, надо держаться подальше от этих дел, – вздохнул радист. – Вот и Токарев… Ну и фрукт! Не лезь, говорит, Ваня, поперед батьки в пекло. Самсонов – батька наш, ему, говорит, и ответ держать, а наше дело сторона, – зло выплевывал Иван слова Токарева, совсем забыв, что и сам он до убийства своего командира Иванова твердо стоял за «политику невмешательства». – Еще, сукин сын, поговорку сволочную ввернул: правдой жить – палат не нажить! Эх ты, говорю, Илья Муромец! А он смеется: нынче на временно оккупированной святорусской земле, мол, и Илье Муромцу ничего не стоило бы себе шею сломать. А чего ради? В условиях победившего социализма все равно, говорит, неизбежно восторжествует справедливость. Вон был один Илья – Илья Петрович Богомаз, – тоже был «великий полководец», но зачем же собственную шею ломать?

Я вздрогнул, впился в Студеникина глазами: «Значит, Токареву что-то известно, а Студеникину? Нет, о Богомазе он ничего, видно, не знает… Не знает, а должен знать!»