Внимание: неверный муж!

– Нам нужна баба, – коротко отрезал все тот же мужик.

Снова что-то загрохотало, задвигалось, и тут же она услышала такой протяжный, такой страшный Ленькин вой, что на какое-то мгновение перестала соображать. Превратилась в пустую бездушную куклу, которой в ухо монотонно и беспристрастно передают условия обмена молодой женщины, что проживала до недавнего времени на улице Чкалова, в доме двадцать четыре, в квартире номер восемь, на ее мужа. О том, что они творили с ним, можно было только догадываться по его надсадному крику.

– Ты меня поняла? – рявкнул ей в ухо все тот же парламентер. – Или еще хочешь послушать, как поет твой красавчик?

– Нет! Нет, подождите! – Ася соскочила с дивана и заметалась по комнате, задевая стулья и кресла. – Подождите, пожалуйста, минуточку!

– Ну! Жду! Чего ты хочешь?

– Послушайте, я не знаю… Я не знаю, где эта девушка! Честно не знаю!

– Да ну? – Насмешка в восклицании «парламентера» красноречивее всяких слов свидетельствовала о том, что он ей не верит. – Мужик твой не знает, хотя трахал ее две недели подряд. Ты не знаешь, хотя пожар в ее квартире тушила. Мы же видели тебя! Кто знает-то тогда, скажи? В общем, я закругляюсь. Ты нам бабу, мы тебе твоего мужика. Перезвоню утром. Думай!

И все. Разговор закончился. Ася как стояла, прижимая крохотный аппарат к щеке, так и осталась стоять, не в силах двинуться с места. В ухо неслись стройные рулады отбоя, а она и этого не замечала. Стояла до тех пор, пока Ванька не вывернулся из-за плеча и не выдернул у нее из руки мобильный. Ничего не спрашивая, отвел ее к дивану. Осторожно усадил, прислонив к спинке. Быстро посмотрел, с какого номера ей звонили, и с усталым вздохом уселся рядом.

– Что они хотели? – спросил он какое-то время спустя.

Наверняка просто так спросил, потому что наверняка все до слова слышал. Но Ася слишком страшно молчала, чтобы и он молчал тоже. Ее нужно было встряхнуть, как-то отвлечь, вот он и обратился к ней с дурацким, на ее взгляд, вопросом.

– Что? – Ася передернулась так, будто ее обдали морозом. – О чем ты, Вань?

– Что они хотели? – Сильная рука Ивана опустилась ей на шею и притянула к своему плечу.

– Ее! Им нужна эта девушка, Вань! – уткнувшись носом в его домашний вязаный джемпер, Ася тяжело, с надрывом задышала, пытаясь прогнать слезы. – Они били его, Вань. Сильно били. Он так кричал… Так кричал…

Слезы не покатились из ее глаз – они брызнули так, будто кто-то с силой надавил ей на слезные железы. Ася расплакалась, некрасиво всхлипывая, подвывая и шмыгая носом. Так она ревела в детстве, когда мачеха за что-то отчитывала ее при всех. Она тогда ревела и жаловалась Ваньке, прижимаясь к его еще угловатому плечу. А он слушал и молчал, сочувственно посапывая.

Сейчас он тоже молчал. Но молчание его уже не было сочувственным – оно было настороженным и отдавало упрямством. Это не могло ей понравиться. Отпрянув, она скинула с себя его руку, схватила в горсть джемпер на его груди и, приблизив свое лицо к его, злобно прошипела:

– Даже и не думай ответить мне отказом, понял?! Там мой муж, и он мне дорог! А эта девка, она же шлюха…

– Замолчи, Аська, – беззлобно остановил ее Ваня и досадливо поморщился. – Ты же ничего не знаешь о ней. Ничего. Зачем кого-то клеймить? Даже ради и во имя великой любви нельзя опускаться так низко. А тут всего лишь твой…

Она не дослушала. Вскочила с дивана и кинулась к окну. С силой отшвырнув в сторону тяжелую штору, она попыталась открыть форточку, но та никак не поддавалась. Тогда Ася забралась коленями на под-оконник, и затрясла, и закрутила ручку форточки. Ей необходим был сейчас хоть самый маленький глоток свежего воздуха. Она задыхалась. Просто задыхалась от горя, отчаяния и невозможности что-то изменить. Неужели ее так тяжело понять сейчас?! Почему Ванька не хочет и не может ее понять?!

Он, кажется, и правда ее не понял. Ее коленки оторвались от подоконника, и через мгновение он уже крепко прижимал ее к себе, поглаживая по голове и дрожащим голосом нашептывая на ухо:

– Ты чего это надумала, чучело, а? Ты чего это надумала, и из-за кого? Ох и дуреха ты, Аська, ох и дуреха!

– Ничего я не надумала, – сдавленно произнесла она ему в плечо. Стоять притиснутой к его громоздкой фигуре было очень неудобно. – Ты что подумал?

– Чего на окно полезла, идиотка? – Он все не отпускал ее, будто боялся, что она снова заберется на подоконник и снова начнет трепать ручку форточки с остервенелым от бессилия лицом.

– Форточку хотела открыть. Мне душно. А ты что подумал? – Ася завозилась в его руках, отодвинулась и повторила: – Чего подумал-то?

– Так, ничего. – Его руки упали вдоль тела. – Ничего… Проехали… Что еще они тебе сказали про девушку?

– Ничего. Сказали: ты нам бабу, мы тебе твоего мужика. – В носу у нее опять защекотало от близких слез. – Вань, что делать-то? Кто она такая, что из-за нее нормальных людей похищают?

Ему, кажется, очень хотелось сказать сейчас, что Ленька у него слабо ассоциируется с понятием нормального человека, но он промолчал. Слишком уж несчастный вид был у нее в эту самую минуту, чтобы ее мучил еще и он.

– Ладно, не реви, – проворчал ирод, сунул руку в задний карман домашних штанов, вытащил оттуда носовой платок и протянул ей его. – На вот, сопли утри, а то ведь на кого похожа…

– На чучело, я знаю, – кивнула Ася, вытерла лицо и шумно высморкалась в предложенный платок. – У меня как-то не получается…

– Что не получается?

– Быть эффектной, красивой или какой-то там еще. Мне об этом Ленька не раз говорил…

– Придурок он, твой Ленька, – зло перебил ее сводный братец, снова из мягкого и заботливого превращаясь в колючего и отстраненного. – Видишь, во что вляпались из-за него! Что вот делать теперь? Что? Отдать им девушку?

– А как же еще! Они же Леньку тогда…

Голос снова ей изменил. Ася быстро-быстро заморгала, чтобы опять не расплакаться.

Представить себе мужа мертвым она не могла. Не могла и не имела права. Да, он мерзавец, плут и бессовестный изменщик, но он же не виноват, что так получилось. Он ведь не знал, с кем связывается. Ни на ком же не написано крупными буквами, мол, сей человек причастен к определенным кругам, криминальным, к примеру…

– Если не Леньку, значит, ее… – со значением обронил Иван и направился к выходу из комнаты. – Ее судьба тебя не очень заботит, как я понял.

– А почему она меня должна волновать? Почему? – прокричала Ася ему в спину.

– Зачем тогда пыталась спасти ее? Пусть бы она сгорела в своей квартире, – возразил Ванька беззлобно и, не поворачиваясь, вышел из комнаты.

Он был прав! Прав, как обычно! Против его железной логики всегда было сложно возражать, сейчас особенно. Да, она бросилась спасать ее. Да, она не желала ей зла и жаждала ее скорейшего выздоровления, если оно вообще было возможно. Но… Но когда на чашах весов лежат эти две жизни: ее Леньки и чужой для нее, по сути, девушки, то выбор ее однозначен. Чего психовать и раздражаться?! И, кстати, почему бы, интересно, Ваньке не сказать, что эта девушка ему так же дорога, как и ей Ленька?

Ванька затих на своей половине на добрых два часа. Ася успела принять ванну, переодеться в пижаму, которую держала на всякий случай в одном из его шкафов. Прошла в кухню, настороженно косясь на дверь его апартаментов, и долго гремела там посудой. Реакции никакой не последовало. Ванька упорно хранил молчание.

Ася посмотрела на часы. Было половина одиннадцатого ночи. Она в очередной раз шарахнула формой для выпечки о стол. Вытряхнула ноздреватый пышный бисквит на блюдо и с грохотом швырнула форму в раковину. Реакции ноль. Она пустила воду и перемыла все, что успела вымазать, пытаясь приготовить им обоим десерт. Он и не нужен был в такое-то время, но ей было просто необходимо занять себя хоть чем-то, вот она и расстаралась. И бисквит испекла, и крем взбила, и мороженое по вазочкам разложила, усыпав сверху тертым шоколадом и орешками. За хлопотами прошел почти час, а Ванька так и не вышел из комнаты. Да и с ее настроением ничего не изменилось. Как измывалась над ней тоска, так и продолжала измываться.

Накрыв на стол и поставив чайник на огонь, Ася подошла к Ванькиной комнате и осторожно стукнула костяшками пальцев в дверь:

– Вань, пойдем чайку попьем, а… Ты чего там притих? Ва-ань…

Дверь распахнулась так резко и неожиданно, что Ася испуганно отпрянула.

– Ты чего? – не понял он.

– Ничего. А ты чего?

Он смотрел на нее совершенно непонимающими глазами, и это ее раздражало.

– И я ничего. А ты-то вот как раз чего! – Тут он знакомо ухмыльнулся, сразу все исправив, и наконец догадался спросить: – Чего в дверь скреблась, чучело?

– Чай, говорю, пойдем пить! – рассердилась на него Ася за свой внезапный испуг и замешательство и, чтобы он не особо выделывался, ударила его в плечо кулаком. – Деловой какой, понимаешь… Закрывается от меня… Будешь чай или нет?

– А с чем чай? Ты чего-то пекла там, кажется? – Ванька снова заделался самим собой и двинулся на кухню, подталкивая ее в спину впереди себя.

– Пекла. А как ты догадался?

– Так ты гремела так, что дверца у духовки наверняка теперь пришла в негодность. Ну, думаю, чучело мое терпение испытывает. И пусть, думаю, потешится. Мне не впервой. Я терпеливый. Я подожду…

– Кто-то не так давно трепался насчет того, что ожидание ему неведомо и что он завидует тому, кто в этом состоянии постоянно пребывает. – Она дразнила его, но дразнила совершенно беззлобно. Это были обычные их пикировки, к которым они за долгие годы родства давно привыкли. И это было много лучше непонятных пауз и бесцветного молчания, которое мгновенно делало их чужими. – А тут вдруг откуда-то терпение, ожидание… Налицо явные противоречия, братец.

Ванька обхватил сзади ее шею пальцами и дальше до кухни вел, как на поводке, не забывая бубнить сквозь улыбку:

– Так ведь ожидание ожиданию рознь, Аська. Есть такое, которое достойно восхищения. Есть такое, которое я готов презирать…

– Это какое же? – Она попыталась повернуть голову, но не смогла – хоть он и осторожно удерживал ее, но все же так, что она полностью была лишена маневренности.

– Ну, к примеру… Сидит человече сиднем всю свою жизнь и ждет, когда на него блага всякие начнут сыпаться. Вот такое ожидание мною презираемо однозначно. Или, к примеру, другой человек, не желая решать проблему, ждет ее самопроизвольного разрешения. То есть ситуация типа: авось все рассосется. Это тоже противно. А вот когда чувства… Здесь я готов ждать вечно.

– Ты?! – Она все же вывернулась из иродовых пальцев и уставилась на братца во все глаза. – Ты? Ждать? Ты и чувства?! Ванька, это точно ты?!

Он вспыхнул, и сразу стало заметно, что ирод сильно раздосадован ее изумлением. И он возмутился:

– По-твоему, я бревно бесчувственное, так, что ли? – Они стояли очень близко друг от друга, и Асе было слышно, как тревожно и обиженно заворочалось его большое сердце. – Нашла Железного Дровосека! Да я, может быть, во имя светлых чувств… Короче, давай прекратим этот дурацкий разговор, тем более что твой десерт сейчас, кажется, накроется.

Мороженое и впрямь начало подтаивать. Пышные воланы ванильного крема заметно осели, свесившись через края вазочек густыми каплями и намереваясь запачкать праздничную скатерть, которую Ася только-только достала из Ванькиного шкафа.

Они понимающе переглянулись и расселись за столом.

Чаепитие прошло в непринужденной и даже, можно сказать, чинной обстановке. Они не дерзили друг другу, не пытались уязвить и даже не касались той страшной темы, мысли о которой не покидали обоих. Просто пили чай, намазывали на рыхлые пласты бисквита подтаявший крем и, забыв о советах диетологов, нагло нажирались на ночь. Мороженое Ванька благоразумно убрал в морозильник, хоть за то ему спасибо…

– Что мы делаем, Вань? – проворчала Ася, подергав резинку пижамных штанов. – Это же преступление против личности и… фигуры.

– А все ты! – Он перегнулся через стол, бесстыдно приподнял край ее пижамной кофты и, глянув на ее совершенно плоский живот, с притворным отвращением произнес: – Обалдеть можно, какая ты жирная! Крем и еще выпечка, и все это на ночь… Наверняка мне досадить хотела, а сама же и попалась. Завтра с утра талия поплывет. Как на глаза покажешься своему попу…

Он не успел договорить, запнувшись на полуслове и обругав себя самыми последними словами. Только что ее глаза сияли или, может, не то чтобы сияли, но хоть тревоги в них поубавилось, а он взял и все испортил. Вот не дает ему покоя ее муженек непутевый…

Ася помрачнела. Допила в два глотка чай и подошла к раковине. На Ваньку она старалась не смотреть. Не получилось… Ничего у нее не получилось. Ни забыться не удалось, ни сгладить впечатление после своего ультимативного заявления об обмене мужа на девушку. Балансировала на одной ноге на самом краю пропасти, изо всех сил пытаясь сыграть хорошее настроение, вот он и попался. А попавшись, тут же испугался и насупился. Чертовщина вообще какая-то получается! Никогда еще ей не было с ним так сложно. Никогда! Они ругались, иногда даже дрались, но чтобы вот так молниеносно отгораживаться друг от друга… Нет, такого не случалось. Даже когда она его бойкотировала после разрыва с Сашкой, и то все было по-другому. А сейчас все не так. Все! И недосказанность им обоим мешает, и подозрительность, чего уж… А ведь куда было бы проще просто рассказать все без утайки друг другу и определиться в равноценности положения их обоих…

У нее на грани гибели любимый человек. И у него тоже.

Ей тяжело без него. Так и ему не сладко.

Она боится даже подумать о том, что может больше никогда не увидеть Леньку. Так и у него надежды никакой.

Чего, казалось бы, проще?!

Так нет же. Проще бездумно булькать чаем в чашках и размазывать вконец растекшийся крем по бисквитным крошкам, чем взять и покаяться обоим. Ему в том, что он знает эту девушку. А ей в том, что она знает, что он знает.

– Вань, я тут вот что подумала… – заговорила вдруг Ася, решившись начать тот разговор, который, по ее мнению, способен был помочь им обоим. – Нам нужно…

Ну и, конечно, как во всякой дурацкой мелодраме, в самый судьбоносный момент кто-то позвонил в дверь. Настойчиво позвонил, как мог звонить в эту дверь только один человек. Думать о том, что это мог быть именно он, Асе было муторно. Но она все же надеялась, что ошибается. Не ошиблась…

Ванька сорвался с места с грацией гризли. Промчался мимо Аси, едва не влепив ее в стену, но, кажется, даже не заметил этого. Еще бы! Тут же защелкала замками входная дверь, и тут же по плиткам пола в прихожей зацокали ненавистные каблуки.

Мачеха! Какой черт ее принес в это время?! С каких это пор она навещает своего сына в одиннадцать ночи в воскресенье? Если только… Если только это не он сам позвонил ей и вызвал сюда. Вот гадина, а?! А Ася еще хотела ему всю душу вывернуть наизнанку. Хотела довериться и в ответ получить такое же доверие. А он маме позвонил! Конечно, позвонил, потому что Ася отчетливо услышала ее приглушенный вопрос: «Где она?» Она – это, стало быть, она, Ася. Стало быть, ей известно о том, что она у него ночует. И притащилась сюда с одной-единственной целью – помочь. Она всю свою жизнь только и делала, что помогала. И ни разу не потрудилась спросить, нуждается ли кто в этой самой ее помощи. Ася так вот точно нет!

– Добрый вечер, дорогая, – пробормотала мачеха, влетая в кухню. – Чай? Прекрасно! Хочу чаю! Ванюша, сыночек, организуешь?

– Без проблем, ма… – И Ванюша заметался, и зашустрил, и засуетился, просыпая на пол сахар, роняя нож и чайную ложечку.

Ася в этом шоу под названием «идеальный сын идеальной мамы» никогда участия не принимала. Не собиралась принимать и сейчас. Поэтому она села в самый дальний угол за столом. Смиренно положила руки на стол и уставилась на мачеху.

Господи, как же она ее ненавидела! Ненавидела ее холеность, красоту, непроходящую молодость… Да все, господи, буквально все было ей в ней ненавистно. Даже то, что Ванька от одного вида своей маменьки впадал в ступор и делался на удивление похожим на дебила. Ма… Это его «ма» Ася неоднократно готова была затолкать ему в глотку. А от ее «Ванюши» Асю мутило до рези в глазах.

Сейчас молодящаяся стерва напьется чаю, закинет ногу на ногу, уставится на них проницательным взглядом темно-серых нестареющих глаз и начнет пытать, что у детей за проблемы. Она же крутая! Ей же все проблемы решить по плечу! Что ей стоит дом построить: нарисует, будет жить… Твою мать! Ася никогда не думала, что способна так кого-то ненавидеть. У нее даже Ленькины похитители подобных чувств не вызывали. Там присутствовал животный страх перед неизвестностью, боязнь потерять близкого человека, а тут…

– Доченька… – тихо обронила мачеха, не притронувшись к чашке с чаем, которую услужливо поставил перед ней сыночек. – Ты выглядишь усталой.

На ее языке это должно было звучать приблизительно так: ты паршиво выглядишь. Да, ты выглядишь так, будто тобою подметали дворовую площадь, твой внешний вид сродни виду захудалой овцы. Приблизительно так всегда это звучало. Ну, или что-то в этом роде.

Ася проглотила обиду молча, скудно улыбнувшись мачехе в холодные серые глаза. Сегодня отчего-то на них не было и следа грима, и веки почему-то покраснели. Неужели железная леди плакала?! Быть такого не может! Не может и не было. Наверняка спала к тому часу, когда Ванька ей позвонил. Она всегда помногу спала, считая, что женщине это только на пользу. Слишком уж озабочена Асина мачеха своим внешним видом, слишком…

– Девочка, нам нужно поговорить. – Мачеха поставила острый локоть, обтянутый тончайшей замшей стильной кофты на стол, подперла подбородок кулаком и снова очень тихо и очень мягко произнесла: – Нам давно следовало поговорить, да вот все как-то не получалось у нас разговора. Я знаю, ты меня…

– Ма! – предупредительно воскликнул Ванька, в великой маете сновавший с кухни в прихожую и обратно. – Не начинай!

– Вот! Вот так всегда! – обрадованно подхватила свой смычок стервозина, и в глазах ее появился живой блеск. – Стоит мне открыть рот, как ты тут же: не начинай! Я же около десяти лет уже ничего не начинаю. Только пытаюсь что-то сделать или сказать, как дочь выскакивает с воплями из-за стола, а сын тут же затыкает мне рот. Я что, такая плохая мать, что не имею права голоса в своем семействе?

Ася едва слышно фыркнула при слове «дочь», но мачеха уловила и повернулась теперь уже к ней:

– Да, дочь! Мне плевать, что тебе не нравится, понятно? Плевать, что ты меня за зверя все эти годы держала! Я твоя мать, понятно? А ты моя дочь!

– Черта с два, – проскрипела Ася, почему-то ненавидя сейчас свое собственное упрямство. – Я никогда не была тебе дочерью. Никогда.

– Да ты просто… Ты просто никогда не хотела ею стать, девочка моя! Все, что я пыталась сделать для тебя, ты воспринимала в штыки. В лучших платьях ты лазила по деревьям, на кожаных портфелях каталась с горки и с гордостью показывала мне потом оторванные замки… – Голос изменил мачехе, она закашлялась, приложив изящную кисть к груди. Тут же потянулась к чашке с чаем и, отхлебнув немного, продолжила: – Ты все делала мне назло, все! А зачем, Асенька? Зачем? Это же твоя жизнь, оглянись и посмотри, что ты с нею сделала мне назло!

Ася ухмыльнулась и принялась дурашливо озираться по сторонам. Не поленилась даже под стол заглянуть. Потом, вынырнув оттуда, недоуменно развела руками:

– И что я с ней такого сделала? Ничего не вижу.

– Именно! – тихо, но веско обронила мачеха, поднимая вверх указательный палец. Таким жестом она пользовалась, по слухам, на совещаниях, когда хотела подвести итог сказанному. – Именно – ничего! Ни дома, ни семьи, ни любви, ни детей. Пепелище…

Асе сделалось страшно. Так страшно от ее слов и от самой себя, способной реагировать на ее слова самым невероятным способом, что она крепко зажмурилась и зажала уши руками. Она не видела, как переглянулись мать и сын между собой. Не видела, какой болью и пониманием были наполнены эти взгляды. И как оба тяжело вздохнули, тоже не видела. Может, уловила, но решила, что ей это показалось. Очнулась она лишь в тот момент, когда ей на голову легла чья-то прохладная ладонь.

Она отпрянула, как от удара, поняв, что это рука мачехи. Вжалась в угол и, боясь поднять на нее глаза, попросила сквозь зубы:

– Отойди.

– Нет, не уйду. – Мачеху сегодня что-то разобрало не на шутку. Раньше такого за ней не водилось. Видимо, решила отомстить за неурочный подъем из постели. – Не уйду. Я всю жизнь только и делала, что уходила. Ты просила, я уходила. И в результате оба моих ребенка…

– Ма, я просил тебя, не начинай! – Ванька заметно повысил голос, чего тоже никогда прежде в Асином присутствии себе не позволял.

В кухне повисла пауза, в течение которой никто не проронил ни слова. Ванька топтался у входа и, судя по его тяжелым вздохам, сильно страдал. Мачеха продолжала стоять над Асей и упрямо поглаживать ее по волосам. А Ася все так же продолжала сидеть, зажмурившись и не зная, что ей сейчас делать и что говорить.

Сделать, конечно, можно было многое. Можно было, например, оттолкнуть навязчивую бабу. Оттолкнуть, встать и уйти. Можно было наговорить кучу гадостей о ней и ее методах воспитания как самой Аси, так и Ваньки. Можно было расхохотаться ей в лицо и сказать какую-нибудь мерзость о том, что рука у матери-мачехи холодная и шершавая, как обратная сторона листьев одноименного растения. Но… Но все дело было в том, что не была такой ее рука. Она была мягкой и очень приятно пахла… яблоками. Странный запах, вяло подумалось Асе. Мачеха всегда приносила с собой сложные сочетания ароматов от лучших французских домов и косметических салонов, а тут… яблоки. Неувязочка какая-то, господа… И голос у нее сегодня другой. Не пронзительно величественный, а усталый какой-то, надломленный. Сквозь который очень сильно проступает ее возраст. Снова, как не про нее… И самое странное заключалось в том, что ее близкое присутствие вдруг отчего-то перестало действовать Асе на нервы. Ее не потрясывало, не коробило и даже не тошнило. А с чего-то отчаянно захотелось упереться лбом в ее живот и разреветься. Реветь, не заботясь о внешнем виде, и жаловаться. Жаловаться и реветь. На все, на все жаловаться. На то, что Ленька пропал. На то, что он, мерзавец, все эти годы изменял ей и, кажется, из-за этого влетел в большие неприятности. И даже на то, что мороженое растаяло, размутив натертый ею шоколад в неприглядные лужицы, а крем не таким удачным получился, как обычно…

Сумасшествие!

Ася с усилием протолкнула внутрь огромных размеров ком, дерущий ей горло. Он с трудом продвинулся и застрял в груди, сделавшись еще огромнее. Казалось, еще немного, и она упадет замертво прямо к ногам ненавистной мачехи. Прямо под ее торжествующее улюлюканье и упадет, потому что ни дыхания, ни сил на то, чтобы дышать, не осталось. Зачем ее так мучить?! Зачем?!

Но мучения Аси на этом не закончились. Они только еще начинались, как оказалось. Потому что мачеха пододвинула ногой к себе табуретку, на которой до этого сидела. Опустилась на нее и, не убирая одной руки с Асиных волос, второй привлекла ее к себе. Прижала тесно к своей груди, оказавшейся на удивление мягкой и податливой, а не костлявой и противной. Поцеловала Асю для чего-то в висок и прошептала прямо ей в ухо нежно и убаюкивающе:

– Девочка моя… Девочка моя бедная… Какая же ты… бедная и… маленькая… девочка моя…

Мачеха говорила все это странным, срывающимся шепотом. И почему она так говорила, Асе было непонятно. Ей бы открыть глаза, отодвинуться от нее и посмотреть, в чем там дело. Почему голос вдруг перестал слушаться ее мачеху? Почему сделался таким незнакомым и вибрирующим? Может, это оттого, что она наконец-то празднует победу? Она подчинила ее себе. Заставила, подчинила, укротила…

Ася не отодвинулась. И глаз не открыла. Она так и сидела, сжавшись в комок, и слушала, что говорит ей эта чужая женщина. Та, которую она всю жизнь считала чужой. И ей было сладостно и больно. И в сердце ворочалось что-то горячее и тоскливое, и щекам было горячо, и ладоням, которые закрывали ее глаза.

Наваждение!

Сколько оно длилось, Ася не взялась бы сосчитать. Все замерло и внутри ее, и снаружи. Даже время замерло, сопротивляясь движению планет, а подчиняясь лишь этому тихому вибрирующему на высокой ноте шепоту. И ей хотелось… так хотелось, чтобы все это не кончалось. И тепло руки, мягко трогающей ее волосы, чтобы не исчезло, и мягкая надежность груди, к которой была прижата ее голова. И голос чтобы никогда больше не менялся, оставаясь таким вот тихим и неузнаваемым…

Пробуждение было болезненным. Таким болезненным, что грудь сдавило сильным спазмом, и какое-то мгновение Асе и вовсе стало невозможно дышать. Она открыла глаза и непонимающе огляделась. Табуретка валялась на боку. На столе по-прежнему стояла нетронутая чашка с чаем, приготовленным Ванькой для матери. Куски бисквита схватывались черствой кромкой, а крем продолжал оплывать восковыми каплями на скатерть. Мачехи с Ванькой в кухне не было. Они о чем-то спорили в прихожей. Говорил больше Ванька. Говорил напористо, почти грубо. А мачеха лишь слабо сопротивлялась, пытаясь возразить. Потом хлопнула входная дверь, и все стихло.

Ася видела в дверной проем, как метнулся в свою комнату Ванька. Как потом вышел оттуда с полотенцем и сменой белья в руках и тут же, не заходя в кухню, заперся в ванной.

Вот и хорошо. Это было ей на руку. Говорить с ним сейчас было бы невозможно. Ася с трудом приподнялась со своего места. Непонимающе оглядела стол, с которого, наверное, все нужно убрать и вымыть. Но ей так не хотелось ничего этого делать… Да и был ли в этом смысл? Еле передвигая ноги, Ася добрела до спальни, в которой просидела сегодня несколько часов подряд. Достала из нижнего ящика шкафа подушку и плед. Швырнула их на диван и упала, зарываясь лицом в белоснежную наволочку и укрываясь любимым клетчатым пледом с головой.

Спать… Нужно спать… Завтра все будет иначе. Все образуется…

Они что-нибудь придумают. Ее сводный брат и ее мачеха, которая… которая может казаться такой доброй и такой родной, что ей хочется верить. И еще так хочется… так хочется ее любить. Хотя бы понарошку…