Вниз по Шоссейной

И в пивной, недалеко от фотографии Погосткина, где любили заканчи­вать свой натруженный день форпггадтские балагулы и извозчики, история эта была принята с радостью и основательно замочена.

Герасиму прилепили кличку Миша, на что он улыбался и протирал очки точь-в-точь как тот Миша Калинин.

В истории этой было одно спорное место. Как рассказывал Васька Гомон, Герасим приехал на встречу с родственником на извозчичьем фаэтоне, а Калинин — на бронепоезде, тогда как историками отмечено, что Калинин прибыл в Бобруйск на агитпоезде, что совсем не одно и то же.

Но это мелочь.

Главное то, что тогда, во время встречи на Шоссейной у ресторана Зельдовича, Михаил Калинин подмигнул Герасиму, что означало: держись, браток, если понадоблюсь, обращайся ко мне.

Это историки опровергнуть не могут. Даже если они и видели все.

Только Василий Царик по кличке Гомон знал истину, радостно принятую раз и навсегда форпггадтскими балагулами.

И когда по заведенному издавна порядку, заключавшемуся в том, что до окончания отдыха в пивной фориггадтцы предусмотрительно назначали де­журного, и если эта обязанность выпадала на Герасима, ласково именуемого Мишей, то тогда торжественно объявлялось, что сегодня будет дежурить Калинин.

Герасим прекращал пить, терпеливо ждал конца застолья, потом растас­кивал уснувших по их возам, привязывал вожжи, чтобы в пути не волочи­лись по земле, стегал по очереди лошадей, и обоз собутыльников медленно трогался в сторону фориггадта.

Привычные лошади знали дорогу домой, ржали у ворот и доставляли бормочущие тела своих хозяев в объятия их жен.

А Герасим, отправив обоз, расплачивался за выпивку и, прежде чем взобраться на козлы, протирал очки.

Точь-в-точь как это делал Калинин.

Эта давняя шутливая история с именитым родственником Герасима как- то прижилась на форштадте, как приживаются клички, бессмысленно тлела, не вызывая своей привычностью ни удивления, ни интереса к ее происхож­дению, стиралась и даже стала забываться.

До определенного времени.

Вспомнил о ней отец Гинды Гитиной старый шорник Лейба Гитин.

Вспомнил, по-видимому, вовремя.

Он долго думал и додумался до того, что пригласил к себе Ваську Царика и попросил его освежить в памяти слова Калинина, которыми он обещал в трудную минуту помочь Герасиму, ибо такая минута уже наступила, и если Калинин не заступится за сына Герасима, то Сергея будут судить за вреди­тельство и срыв мощи Красной Армии.

Любого одного из этих двух тягчайших преступлений было достаточно для того, чтобы Окуличи всей семьей покинули форштадт и, конечно, этот мир.

Вина Сергея подтверждалась пчелами и салом со шкуркой...Сергею, Сергею Герасимовичу, было за сорок, и обладал он чуть припорошенной сединой умной головой, ясными глазами, высоким ростом и большими натруженными, а главное, золотыми руками.

У него к тому времени уже была довольно значительная своя семья, которую нужно было кормить.

Был он краснодеревец, мастер, в душе художник. Мебель его работы охотно покупалась и ценилась.

...Как-то, в еще не страшное время, предложил ему начальник еще не тюрьмы, а исправительной колонии, или, как ее называли, «справдома», место инструктора по труду.

Сергей согласился.

Но уже не за горами были страшные годы. Входя в них, начальник «справдома» сменил кубари в петлицах на шпалу, надел новую форму и из малозначащего службиста к нужному времени превратился в желчного и жестокого начальника тюрьмы Зубрицкого.

Перевоспитанную мелкоту вскоре куда-то переправили. Занимаемые этой мелкотой зарешеченные помещения нужны были для более важных государственных дел. Для проведения этих дел будущая тюрьма нуждалась в укреплении полов, решеток, дверей, перестройке некоторых помещений в камеры-одиночки и изолированные спецблоки с глухими стенами.

Словом, нужны были толковые рабочие руки. Желательно бесплатные.

А тут удачно получилось, что последняя партия пчелиных ульев, сработан­ная последними колонистами под руководством инструктора Сергея Окулича, оказалась негодной.

С колхозных пасек сообщили, что пчелы не желают в этих ульях селить­ся, кружат над ними, обиженно гудят и, покружившись, улетают.

Вызвал к себе Зубрицкий Сергея Окулича, развалился в кресле, заложил ногу за ногу, скрипнул сапогами и ремнями и наугад спросил:

— Чем ульи намазал? Кто научил пчел травить?

Не успел Сергей понять, о чем спрашивает Зубрицкий, а тот уже заявил: «Судить и карать будем как вредителя. Только трудом можешь частично искупить вину. Будешь работать по ремонту. Жить будешь здесь. На воскре­сенье — домой. К вечеру являться. Делом твоим о вредительстве займется следователь».

И началась эта непонятная тюремная трудовая жизнь под следствием, с выходным в воскресенье и обязательной явкой к вечеру

Может быть, искупил бы Сергей Окулич свое вредительство с ульями и попыткой перетравить колхозных пчел, работая споро и красиво золотыми руками и смышленой головой на переборке и укреплении полов и сколачи­вании нар в будущих камерах.