Вниз по Шоссейной

Он застал нас, когда мы, совершенно опьянев от удивительных марок на пожелтевших конвертах, потрясенные их количеством, забыв о пути, кото­рым мы до них добрались, все более сатанея, рылись в сундуке. Я так и не узнал, сходил ли Петкевич за моим отцом, или он сам, разыскивая меня, оказался в этих сенях. Во всяком случае, когда мы с Севкой оглянулись, они стояли рядом и были очень похожи. Так их объединяло молчаливое негодо­вание. Они стояли молча над нами, а мы, не разгибаясь, застыли над сундуком, и в руках у нас были пачки писем из разных стран.

Наверное, поучительное это было зрелище: двое преступников, застигну­тых врасплох правосудием. Они так и назвали нас преступниками и объяви­ли, что нас нужно судить.

Мы уже выпрямились, повернулись к ним и, почему-то не выпуская вороха писем из рук, смотрели на их гневные, но родные лица. А они, не перебивая друг друга, по очереди, каждый в меру своего возмущения, оценивали наш поступок.

И когда Севкин отец, адвокат Петкевич, профессионально квалифициро­вал совершенное нами как бандитский взлом и даже назвал статью Уголов­ного кодекса, которая вполне касалась нас, а мой отец с горечью сказал, что его сын растет взломщиком, в сенях, дымя трубкой, появился Александров. Он появился в тот момент, когда мы с Севкой уже смирились с предъявлен­ным обвинением и, усвоив его, готовы были принять заслуженную кару.

— Идемте ко мне, — сказал Александров, — я научу вас, как отделять от конвертов марки, не испортив при этом их зубцы.

Он увел нас в свои пропахшие тленом комнаты, и мы долго и спокойно вырезали из конвертов куски, где были наклеены марки, опускали их в теплую воду, ждали, пока марки отлипнут и сушили их на стекле. Покончив с ворохом писем, мы шли в сени, и извлекали из сундука новые пачки, и несли их к Александрову

А наши отцы стояли в сенях и курили. Потом они вышли во двор, сели на крыльцо у каштана и опять закурили. А мы были заняты делом.

Мы были заняты делом не один день. У нас появилась коллекция марок. В ней были марки разных стран, и на многих из них по неведомым морям неслись корабли, и наполненный брызгами ветер надувал их косые паруса, подхватывал нас с Севкой и уносил на тугих зеленых волнах в заморские страны.

И косые цветущие паруса на нашем каштане тоже неслись вслед за нами, и у нас не было в этом никакого сомнения.

Цветущие паруса неслись вдаль еще четыре весны.

Еще четыре весны в тени каштана будет дымить трубкой и слушать полет майских жуков старик Александров.

Известно, что за несколько месяцев до того, как спилили каштан, в веренице уходящих в сторону Каменского рва будет медленно двигаться Самуил Александров.

Он был очень стар, и ему мешала тяжелая грыжа. Но его поддерживали под руки Мейша и кривоносый Мостков.

Рассказывают, что через несколько дней, непонятно как, он сам добрался до нашего опустевшего двора и просил соседку Пашу спасти его книги. Она обещала.

И он спокойно, только часто останавливаясь, ушел в сторону Каменки.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

По пути на дежурство мой отец заходил в Клуб красных партизан и подпольщиков.

...Они часто встречались в этом небольшом белокаменном здании на улице имени Карла Маркса, напротив двора, откуда доносилось мерное постукивание каменотесов.

Они еще ничуть не состарились, потому что, на их взгляд прошло не так много лет, и война с белополяками была не такой уж давней войной, и самый старый из них, председатель клуба Арбузов, был вполне бодр и крепок, только почему-то ходил с толстой суковатой палкой, которую боль­шую часть времени таскал за ним в слюнявой пасти огромный кобель основательно запутанной и непонятной породы. У кобеля была кличка Пилсудский, на которую он вполне серьезно и достойно откликался густым простуженным лаем, предварительно освободив пасть от своей почетной ноши.

Они ничуть не состарились, и время, когда они готовы были умереть за новую жизнь, еще не покидало их.

Но, странное дело, несколько членов их клуба, за которых каждый из них мог поручиться головой, явно по какой-то ошибке были подняты с постелей и увезены в темную, как тайна, ночь.

Это случилось еще в марте, и Арбузов уверенно и возмущенно пошел к Грозному Шендерову за правдой.

Он оставил Пилсудского с суковатой палкой на улице и вошел в этот угловой двухэтажный дом, который уже давно бобруйчане обходили сторо­ной, а если выпадала необходимость пройти мимо, мышью перебегали на другую сторону улицы и, втянув голову в плечи, не оглядываясь, торопились скрыться.

Грозный Шендеров, не поднимаясь из-за стола, предложил Арбузову сесть и долго шелестел какими-то бумагами. Арбузов был человеком реши­тельным и не стал дожидаться окончания этой возни, а прямо спросил, куда девали его честных хлопцев. Грозный Шендеров еще повозился со своими бумагами, потом посмотрел пустыми, даже побелевшими глазами на Арбузова.

...Пилсудский, ожидавший хозяина на улице, был, наверно, удивлен, когда тот вырвал из его пасти палку и, колотя ею по мостовой, зашагал на самой ее середине, не обращая внимания на случайный транспорт. Лицо его пылало. Он матерился.