Вновь: слово свидетеля

Причины его злоключений происходят из наказания, если простым языком, за чрезмерную инициативность. Знакомо, не правда ли? Его принадлежность к высокотехнологичной расе несет сокрушительную для Вселенной угрозу при несоблюдении строжайшей ответственности. Несмотря на высокий уровень конфиденциальности, есть информация, что называется — грубыми мазками. Обуздав материю Вселенной, разграничив жесткие законы, они открыли возможность создавать планеты и солнца. Разумеется, законы были достаточно строгими, и, как мы теперь знаем, Целестин и стал результатом нарушения этих законов. Неизвестно, за какие конкретные нарушения Варвар был лишен Осколков, следственно, и свободы, но точно известно одно — никакой смертной казни у них нет. Я пришла к простому выводу — смерть им слишком дорого обойдется. Таких, как Варвар очень мало, лишь избранные получают привилегию связать свою жизнь с тем, что я назвала по ближайшей аналогии — Внешняя наука. Мне не совсем ясно, Варвар молодая Особь или же старая, но ясно другое — он нарушил закон, и плата его заключается в изоляции на Целестине. Если он выживет, что возможно лишь благодаря строгой дисциплине и жертве свободы воли, то по истечении срока его вызволят оттуда. Есть шанс, что в его руки попадет некий космический транспорт или же Осколки, которые и являются источником энергии и инструментом путешествий по Вселенной. Целестин — не просто место: оно было создано, чтобы наказание в невидимых преградах имело воспитательный эффект не в последнюю очередь посредством медитативного переосмысления прошлого, настоящего и будущего. Варвар или ему подобный всегда один в этом месте, и все, что ему остается помимо сохранения структуры возобновляемого ресурса для жизни здесь, — так это смотреть в пустоту, выискивая там изменения не только в мире, но и в самом себе. Уверена, еще многое мне неизвестно, но, как и писала, это лишь «грубые мазки». Планетарная инженерия вынуждает переосмыслить догматичные представления награды и наказания. Свобода для нас — клетка для него. Божественное создание заперли на свободе в одиночестве. Мне искренне грустно от осознания такой несправедливости.

11

Нечто властное выталкивало их из чего-то уютного и мирного в грубое и неприятное, нарушая некогда близкий покой в пока что им неясную угоду. При этом обе не подозревали друг о друге до момента достаточной ясности ума и зрения, но с отстающим слухом и обонянием. Вырванные из пустого сна, уютно прячущего от раздражающего своим физическим воздействием мира, Люба и Настя долго вспоминали процесс переноса мыслей в слова, то поглядывая друг на друга, подмечая наличие на своих телах все тех же скафандров, то увлекаясь окружением: позади них была металлическая стена, справа — каменная, слева — открытый проход в другой отсек, а вот перед ними, между двух дверей, закреплены вертикально три криокамеры с глухими крышками. Сами они сидели на пилотских креслах, ногами к пустому пространству в центре, под последней еле работающей лампой на потолке. Тишина давила на них столь же неприятно, сколь стонало тело от каждой слабой попытки любого движения. Казалось, смерть настигнет их с минуты на минуту. Время возымело свойство растянуться столь своевольно, сколь первые доказательства ясности ума оказали на обеих влияние яркого торжества. Заряд энергии вынудил Настю подскочить так, как убегают от самой смерти. Она упала на пол, радуясь боли во всем теле, потому что эта боль доказывает ее жизнеспособность и наличие сил для борьбы со смертью. Люба же делала все медленно, терпя физическое страдание на каком-то неведомом Насте уровне, явно не впервой сталкивая с аналогичным, отчего и не было ни капли паники. Люба помогла ей встать, после чего, держась друг за друга, они осели обратно в кресла, контролируя каждую свою мышцу, вглядываясь в глаза друг друга скорее из желания моральной поддержки, чем поиска ответов. Одним из ключевых элементов преобладания трезвости над смятением стала возможность дышать в этом тесном помещении воздухом, ведь они, как оказалось, были без шлемов. Воздух был тяжелым, немного словно и грязным, что внезапно пугало их достаточно сильно, дабы бояться произнести первое слово. Но это и не потребовалось. Внезапно без предупреждения они услышали мужской голос — немного шабутной, добрый и заботливый, кажущийся молодым, но отдающим местами странной хрипотой: