Внучка берендеева. Третий лишний.

- Пришел ты сюда не своей волей... тут и останешься... похоронят с почестями, - старик теперь улыбался и видела я, что зубы его желты, а изо рта гнилым рыбным духом несет, и так, что с трудом сдержалася я, чтоб не отвернуться.

Невежливо сие.

- Что, девка, не по нраву? - он засмеялся и пальцы разжал. - Ничего... твой суженый куда как крепче пахнет... как мертвяк... мертвяки, небось, ароматными не бывают...

И подмигнул мне: мол, все-то я ведаю, что про тебя, что про сговор твой тайный, про обещание, духу неупокоенному даденое, и про все-то прочее.

А сам развернулся и пошел.

Посохом по земле стукает.

Сгорбился.

Три шага сделал, а на четвертом и сгинул, будто бы его вовсе не было. И как оно такое возможне? Я к Кирею обернулася: он-то видел старика. И значится, не примерещился он мне. А раз не примерещился, то и отмерещиться не мог бы.

- Никто не знает, что им ведомо, - Кирей плечами пожал. - Но странно... зачем он сюда явился? Без особой нужды эти и нос за оградку не высунут, а...

Договорить не успел, иль не пожелал договаривать, но совпало так, что боярыня Красава собственною персонлией пред нами возникла.

- Вы извините дедушку, - сказала она ласково, а сама на меня уставилася. Глазья-то у нее круглые, что у совы, и с желтизною звериной. В волосьях темных седина проступила, а на шее складочка наметилася, стало быть, не за горами тот час, когда сменяет Красава яркое бабье убранство на темное старушечье.

Иль не сменяет?

В столицах-то старухи горазды рядится, почище молодиц иные.

- Возраст сказывается... порой не в своем уме вовсе, - она меня за ручку взяла и этак за собою потянула, а Кирей и в спину подпихнул: мол, иди, Зослава, погуляй ноне с добрым человеком. - Мы уж и ласкою, и уговорами... нет, вбил себе в голову, что только ему одному ведомо, как жить праведно... а тут такое горе... такое горе...

Я оглянулася.

Все по-прежнему.

Люди.

Помост, на котором тело Милославы возложили. Укрыли белыми простынями, красною нитью шитыми. В ногах веретено положили. У головы - две чаши. С водою ключевой да караваем свежим. На голову венок воздели из цветов плетеный... и как солнце высоко поднимется, то и пустят огню.

Тут-то и костер не надобен: полыхнет, от слова магического, от взгляду колдовского. До самых небес дым подымется... но не то дивно, а другое... вот был дед.

Говорил всякого.

На царевичей покушался, вреда ихнему здоровию чинил, а никто этого будто бы и не увидел. И ныне-то на нас с Красавой глядят, а и не видят.

- Это отворот, - сказала она и рученьку белую подняла. А с рученьки той бранзалеты свисают, одне золотые, а другие - костяные. - Дед мой старовер... вам, наверное, уже сказали... и конечно, в нынешние просвещенные времена все это кажется глупостью неимоверной... молитвы по пять раз на дню... по четвергам кислого молока не пить. В пятницу мяса не есть... в субботу из дому не выходить... мое детство прошло в селении, где эти заветы свято блюли...

Она шла и люди расступались. Фрол Аксютович взглядом скользнул и отвернулся. А Наставник вовсе на помост едино глядел... Марьяна Ивановна в стороночке стояла, выговаривала чтой-то девке дюже некрасивой, но в убранстве нарядном. Сродственница Милославина? Или так кто?

Поглядеть бы, но не получилось. Красава, увлекая меня прочь от толпы, сказала:

- Вы уж извините, Зослава, но похороны - это лишь предлог. Мы с Милославой никогда-то не ладили. Слишком уж она горда была. А с чего гордиться, если рождена она была вне брака? Вне благословения? Кровь царская? А мы, стало быть, быдло, которым она тяготилась... мой супруг - хороший человек...

...оный хороший человек ныне маялся у помоста.

Прел в тяжелой медвежьей шубе с алым подбоем. В шапке высокой, золотою цепью опоясанной. Стоял, не на посох опираясь, но на тросточку норманнскую, которая подле него гляделася махонькой, тонюсенькою, что веточка вишневая. И страшно стало за боярина - а ну как переломится тросточка, тут-то и полетит он кувырком.

Срам.

- ...безусловно, не лишенный слабостей. Он этим родством гордился. И обижался, что Милослава не желает его знать. А ведь именно он после смерти сестры девочку в дом принял. Не побоялся слухов...

Зачем она сие мне рассказывает?

Кто я такая?

Студиозус. Может, магичкою стану. А может, и не стану... но как бы оно ни было, не подруженька я боярыне Красаве, чтоб со мною этаким делиться.

Она ж идет.

Неспешная. Поважная... шелестят шелка тяжелые, тень боярыне под ноги ложится, густая и темная, что из дегтя литая.

- ...растил... да, я не испытывала к ней особой любви. Все же тяжело, когда дитя не свое... а я еще надеялась родить. И мнилось, будто бы она берет то, что моим детям отдано должно быть. Мы, женщины, порой ревнивы беспричинно. А как выяснилось, что у Милославы дар проявился, то и ушла она в Акадэмию... ушла и про нас забыла, как и не было прошлых лет... да... а теперь вот...

Она вздохнула, и с того вздоху сделалось мне тяжко, совестно.

Точно это я, Зослава, в оное смерти повинная.