Внучка берендеева. Третий лишний.

- Покажете мне Акадэмию? - Красава повернулась ко мне. И лицо-то у нее круглое, с носоом горбатеньким, что клюв. Губы тонки. Щеки плоски. Брови светлы, и не красит их боярыня углем аль сурьмою, оттого и кажется, что бровей этих будто бы вовсе нет. - Я понимаю, что это... не одобряется, но мне не хочется быть там... сердце не выдержало... сколько в этом правды?

Я отвернулася.

Чего сказать? Что не в сердце беда? Нет, я того достоверне не ведаю, а илгать - последнее дело. Этак и вовсе до сплетен всяких дойти можно.

- Не знаете? Или говорить не желаете? Или и то, и другое? Что ж, Зослава... ваше дело... не говорите, но послушайте. Я пришла сюда, чтобы... предупредить? Пожалуй... или скорее кое о чем рассказать... и быть может, вы поймете, куда и к кому пойти с этим рассказом. Дело в том, что... какое интересное растение.

Красава вдруг смолкла и остановилась перед кустом.

И я остановилась.

Растение? Обыкновенный барбарис, разве что с листочками красными, что осенью опаленными. Вона, выкинул кисти соцветий, и пусть не раскрылись пока желтоватые цветы его, но то дело спорое. Еще седмица-другая и распустятся, поманят пчел.

- Мне бы к преподавателям, но... как знать, кто из них веры стоит? А вы, слышала... не важно, главное, я скажу, вы уж сами решайте, стоит ли оно веры... а это кто? - Красава пальчиком ткнула в низенькое деревце, которое гляделося, что сосна, да и сосною было, как нам расповедывали, только крохотною, мне до колена. - Надо же... удивительно... а у нас сосны стоят вековые... я, когда маленькая была, думала, что по этой сосне до самых небес добраться можно. Или даже до ирия... и белку одну прикормила. Думала, передам с нею родителям записочку малую, чтоб знали они, что все-то у меня хорошо... я рано осиротела...

Она присела и ласково погладила сосенку.

- Вам это знакомо, конечно... ваши родители на поле полегли, а мои... мои просто исчезли однажды. Так мне сказали. Это уже позже я поняла, что... от старости отец. Ему почти восемьдесят было. А матушка следом пошла. Она слово Божинино крепко блюла... старая вера жену следом за мужем отправляет.

Боярыня глядела снизу вверх, и в глазах ее мне виделась тоска, еще та, давняя, с которая мне самое хорошо ведома.

- Когда я узнала мне было четырнадцать. Мне бы не сказали, случайно вышло... мой дядька с дедом спорил. И в сердцах сказал, что тот маму убил, верой этой убил, что ей бы жить и жить... шестнадцать всего было, когда на погребальный костер взошла... у нас рано принято женщин замуж отдавать.

Она коснулась желтого одуванчика, травы простой и норовистое, помнится, ежель расползется оная по огороду, то никакою силою ея не выведешь, хоть ты денно и нощно поли-выпалывай.

Нет, одуванчиков я не любила.

Правда, из корней их снадобье хорошее супротив кашлю выходит. А из цветов иные умелицы и варение варют, но то - не для меня. Да и сказать, одуванчик же ж горький, так какое варенье-то?

- Из-за этого они и разругались с дедом. Тот вздумал меня замуж выдать. Третьей женой... за старика... а дядька воспротивился... кричали. Разбудили. Тут-то... наверное, именно тогда я и начала сомневаться. Не сама... сначала дядька... он сказал, что эта вера слишком жестока... что Божиня не может обрекать своих детей на слезы, на муку... и я запомнила. Утром мы уехали. Дядя с семьей... и я... он сумел устроиться. Теперь я понимаю, что это сродни чуду. Кому мы нужны были здесь? А он сумел. И мне нашлось место в его доме, за что я ему буду век благодарна. Он не делал разницы между мной и своей дочерью... и так получилось...

Боярыня поднялась с колен и отряхнула прилипшие к подолу травинки.

- Это все сложно. Дела у него пошли хорошо. Наверное, у него было, что предложить, иначе... нам пожаловали дом в столице. Поместье. Земли... да и вовсе... а после моя сестра... я всегда считала ее сестрой... стала царицей.

Она выдохнула, будто бы сказать сие было тяжко, и обернулась.

- Она... она не была чудовищем... а когда стала... я не знаю всего, слава Божине. И знать не желаю. И вовсе, быть может, все, что о ней говорят - это слухи... сложно... не знаю, с чего сказывать... однажды она просто исчезла. Ненадолго. Дядька мой сказал, будто бы отправил Беренику в поместье, что столичный воздух ей вреден. Но я видела, он лжет... это дар - ложь распознавать. Останься я в деревне, его бы лишили. Женщине ни к чему дар. Ей путь предопределен. Служить. Отцу. Мужу. Детям. Рожать... и молиться, чтобы молитвой очистить душу, которая к искусам слаба, - Красава вытащила из рукава платок расшитый. - Но дядька не стал запирать мой дар. Он его использовал в делах. Бывало, приведет человека, сядет с ним говорить, а я за ширмою. Затаюсь. Слушаю. А потом расповедываю дяде, когда гость правду говорил, а когда - лукавил. Многое я тогда услышала. Сперва-то по малолетству не больно понимала, а после... лучше б и не понимала... но дядюшка у меня тоже с даром. И знает, как клятву брать, которую не порушишь... молчала. И молчать буду... почти обо всем буду.

Она шла по дороженьке неспешно, будто бы гуляючи.

А я за нею, значится.